Идеология русской государственности. Континент Россия

Но когда это произошло, Ельцин сделал то же, что Сталин в 1936 году: не допустил выхода Татарской АССР из РСФСР[303], только не через Политбюро, а через Конституционный суд. А затем провёл серию мучительных переговоров с руководством регионов, увенчавшихся 31 марта 1992 года подписанием Федеративного договора, состоявшего из трёх отдельных договоров «о разграничении предметов ведения и полномочий между федеральными органами государственной власти РФ и органами власти»:

• «…суверенных республик в составе Российской Федерации»;

• краёв, областей, городов Москвы и Санкт-Петербурга;

• автономной области, автономных округов.

Вслед за этим VI Съезд народных депутатов сделал Федеративный договор частью Конституции Российской Федерации.

Но было ли заключение Федеративного договора действительно конституционным актом? То есть определял ли он желательное будущее состояние России?

Мы имеем основания считать[304], что сам Ельцин таковым его не признавал и считал весь этот исторический эпизод отчасти своим личным поражением.

Да, цель – сохранение территориальной целостности Российской Федерации – была достигнута, но какой ценой! Республики в составе Российской Федерации названы суверенными, и многие в самих республиках рассматривают это как признание их суверенитета. Исконно русские территории – края, области, столицы, искусственно созданные при советской власти квазиавтономии – получили почти такой же статус субъектов федерации – участников договорного объединения. А что происходит подчас с договорными объединениями, Ельцин сам только что убедительно всем продемонстрировал.

Условный и искусственный федерализм РСФСР приобрёл в Российской Федерации юридическое оформление и мог в результате стать реальностью. Со всеми вытекающими из этого последствиями.

Это была, вероятно, уступка сиюминутной неизбежности, но не таким был в его глазах образ будущего России.

Было бы сложно, не обращаясь к личным воспоминаниям, привести его прямые высказывания, подтверждающие это. Но дела были красноречивее слов: утверждение России в качестве единственного правопреемника СССР в международных отношениях (включая постоянное членство в Совете безопасности ООН) и в статусе ядерной державы. Даже принятие на себя основной доли обязательств по внешнему долгу СССР[305] (что таило в себе немалые угрозы) – всё это указывает на принятый уже тогда курс к превращению России в могущественную державу, способную занять в мире место СССР.

И, по его представлениям, для этого общая конструкция советского государства вполне подходила, только место КПСС должна занять президентская власть. Как мы уже отмечали, это он и пытался реализовать в отношениях со Съездом народных депутатов. Возможно, именно этим мотивировалась его непримиримость к компартии: они не справились, поставили страну на грань выживания, но не оставили мыслей о реванше. А значит, её следует запретить, уничтожить. Вполне по-ленински. Мог ли иначе рассуждать человек с его жизненным опытом и характером: русский советский человек, воспитанный партией, высоко поднявшийся в ней, видевший своими глазами её деградацию, непреклонный и обладавший непреодолимым стремлением к власти? Мы полагаем, что нет.

Он отдавал себе отчёт в том, что такое устройство государства по сути является монархическим. Россия была великой при императорах и при всесильных вождях партии, а когда их не стало, величие она утратила. Похоже, что и себя он видел соответственно: народным монархом[306] и спасителем России.

Таким был его образ будущей России, такой она должна стать при нём и такой остаться после него.

И если в отношениях с теми, кто стремился и мог воспрепятствовать этому извне, Ельцину приходилось вести демонстративно дружелюбную и даже соглашательскую политику, к внутренним противникам и оппонентам Ельцин последовательно занимал бескомпромиссную позицию.