Под влиянием естественнонаучной методологии возникло причинно-следственное объяснение связи исторических событий
. В истории, понимаемой через «роли», действующие лица, конечно, постоянно что-то причиняют, причём буквально – совокуплением, дипломатической нотой, приказом об атаке лёгкой кавалерии, ударом клинка или кулака. Но происходящие вследствие этого события не нуждаются в иных объяснениях, что уже даны через побуждения или намерения действующих лиц.Причинно-следственные связи проникли в историческое умозрение ввиду желания объяснить какие-то события «естественными причинами», которые в умах тогдашних учёных уже прочно заняли место Бога. На место Провидения
среди творцов истории пробовались: «животная природа человека
» – согласно Мальтусу, впервые отнёсшемуся к колебаниям численности народонаселения как к естественному (мы бы теперь сказали – биологическому) явлению; «борьба за существование
» – согласно Дарвину, прямо поместившему человека в состав животного мира;• «бессознательные проявления инстинктов
» – согласно Фрейду, биологизировавшему духовную жизнь человека.Но затем возобладал заимствованный историками у научной социологии Конта[352]
– Спенсера – Маркса взгляд на коллективное поведение людей как на особый тип процессов, подчинённых «объективным законам». Так на место ансамбля персональных ролей в качестве участников истории пришла «массовка» – социальные группы, классы, элиты и т. п. Введение таких «коллективных субъектов», безличных «общественных сил», потребовало приписывания им чего-то – взамен персональных побуждений и намерений – в качестве движущих сил истории. Тогда-то и началось конструирование разного рода объяснительных фикций вроде «интересов», «ценностей» и т. п., по той же модели, по которой это делалось в естественных науках. «Атом», «молекула», «атомное ядро», «элементарная частица» стали моделями для «индивида» и «коллектива»; «валентность», «атомные силы», «взаимодействие частиц» – для причин объединения в коллективы и взаимоотношений между коллективами. Из статистической физики пришло описание коллективного поведения людей как статистических «массовых процессов», что на какое-то время оказалось продуктивным для прикладной социологии. Оно позволило, в частности, формулировать и статистически обосновывать эмпирические связи между различными социальными явлениями. Этот подход получил всеобщее распространение, но практически уничтожил социологию теоретическую. А поскольку именно она развивала понимание социальных явлений с точки зрения их содержания, социология замкнулась в кругу феноменов, выявленных к тому времени. В результате она утратила способность обнаруживать новые социальные явления, возникающие в процессе развития общества. Тем самым усугубился изначальный методологический изъян научной социологии – её способность обращать внимание лишь на то, что в обществе остаётся неизменным, стабильным.Это имело серьёзные последствия для истории. Внедрение в историческое умозрение социологического знания не превратило его в знание историческое. Оно по-прежнему оставалось разновидностью научного знания, то есть знанием об устойчивом, повторяющемся, вневременном. Оно могло быть пригодно для объяснения каких-то исторических событий лишь в предположении, что общественные процессы в разные эпохи и в различных культурах протекают единообразно, подчиняются каким-то «универсальным законам». Именно такая иллюзия сложилась к середине XIX века в большинстве течений европейского исторического умозрения[353]
, которое следовало бы называть не «исторической наукой», а «научной историей». «[Историки] должны отказаться от своего ненаучного антиквариата, говорит позитивист, и обратиться к изучению социальной физики или социологии. Эта дисциплина извлечет из исторического опыта законы, которые принесут социальной “инженерии” такую же пользу, какую законы физики приносят технологической инженерии», – так саркастически характеризовал дух эпохи проницательный критик такой «научной истории» Л. фон Мизес[354].В наиболее последовательной форме эта мысль была сформулирована марксизмом, последователи которого утверждали «объективность и неумолимость законов исторического развития». Но и другие мыслители того времени разделяли это убеждение, хотя и выражали его по-иному – сообразно их собственному мировоззрению.