Иди, вещай с горы

И тут его стали бить. Ричард не хотел рассказывать Элизабет об этом; а когда она узнала, у нее на какой-то момент отключилось сознание, и потом оно заполнилось отчаянием и ненавистью.

– Что нам теперь делать? – спросила она.

Ричард зло улыбнулся – прежде Элизабет не видела у него такой улыбки.

– Думаю, следует помолиться твоему Иисусу, попросить Его спуститься на землю и жестко поговорить с этими белыми.

– Может, пригласить другого адвоката?

Ричард вновь улыбнулся:

– Похоже, у Крошки от меня секреты. Припрятала в носок целое состояние, а мне ничего не говорит.

Элизабет год копила деньги, но собрала лишь тридцать долларов. Сейчас, сидя перед Ричардом, она перебирала в уме разные способы, как раздобыть денег, не исключая и того, что, возможно, придется идти на улицу. От полной безнадежности Элизабет разрыдалась.

– Послушай, Крошка, не надо плакать, – тихо произнес он. – Мы с этим справимся. – Но Элизабет не могла остановиться, ее сотрясали рыдания. – Элизабет, – шепнул Ричард и повторил: – Элизабет, Элизабет…

Вошедший охранник сказал, что ей пора уходить. Она поднялась. Элизабет принесла для Ричарда две пачки сигарет, но из сумки их не вынула. Не знакомая с тюремным распорядком, она не осмелилась передать сигареты на глазах у охранника. И то, что она не успела сделать этого раньше, зная, как много Ричард курит, заставило ее с новой силой залиться слезами. Пока охранник неторопливо сопровождал ее к дверям, она пыталась – безуспешно – улыбнуться. Солнце било в глаза, за спиной послышался шепот Ричарда:

– До свидания, Крошка. Будь умницей!

Выйдя на улицу, Элизабет не знала, куда идти дальше. Она стояла перед грозными воротами, а потом шла, пока не остановилась у кофейни, куда захаживали таксисты и люди, работавшие в ближайших конторах. Прежде Элизабет не осмеливалась посещать общественные места, расположенные в центре города, – там обычно бывали одни белые. Но сегодня ей было безразлично. Если кто-нибудь посмеет открыть рот, она сумеет ответить – отметелит того не хуже грязной, уличной шлюхи. А если прикоснется – отправится прямиком в ад, уж она постарается.

Но ее никто не трогал, никто ничего не говорил. Сидя на бьющем в окно ярком солнце, Элизабет пила кофе. Никогда она не была такой одинокой и испуганной. Беременность свою Элизабет ощущала, как говорили старухи, каждой косточкой, тут сомнений не возникало. И, если Ричарда посадят, что будет с ней? Два года, три, она понятия не имела, какой ему дадут срок, – что ей делать? И как скрыть все от тетки? Ведь если она узнает – узнает и отец. Из глаз снова брызнули слезы, и Элизабет глотнула холодный, безвкусный кофе. Что сделают с Ричардом? И если его все-таки осудят, каким он вернется из заключения? Элизабет смотрела на тихие, залитые солнцем улицы и впервые почувствовала острую ненависть к этому городу белых и ко всему белому миру. Сидя здесь, она надеялась, что когда-нибудь чаша терпения Господня переполнится и Он нашлет на этих людей адские муки, унизит их, заставит понять, что у чернокожих юношей и чернокожих девушек, с которыми они обращаются высокомерно, пренебрежительно и снисходительно, тоже есть сердца, и в них подчас больше доброты.

Однако Ричарда не посадили. Показания трех воришек, Элизабет и неуверенность владельца магазина, не ставшего свидетельствовать под присягой против Ричарда, – все это не дало возможности его осудить. Казалось, судейские ощущали какую-то неловкость и разочарование, что чернокожему парню удалось так легко отделаться. Выйдя из здания суда, они поехали домой к Ричарду. А там – до конца своих дней ей этого не забыть – он рухнул плашмя на кровать и зарыдал.

Элизабет лишь однажды видела, как плачет мужчина, это был ее отец, однако тут все было иначе. Она дотронулась до Ричарда, но он не перестал рыдать. Слезы текли и падали на грязные, спутанные волосы. Обнять его не удавалось: тело Ричарда словно сковало железо – ничего мягкого. Съежившись, как испуганный ребенок, Элизабет сидела на краешке кровати и, держа руку на его спине, ждала, когда минует этот пароксизм боли. Именно тогда она решила не сообщать о ребенке.

Вскоре Ричард стал звать ее. Потом повернулся, и она прижала его к своей груди. Он тяжело вздыхал и дрожал. Наконец заснул, прильнув к Элизабет так крепко, будто в последний раз.

А это и был последний раз. Той ночью Ричард вскрыл себе бритвой вены. Утром его нашла хозяйка, он лежал мертвый на обагренной кровью простыне, устремив ввысь безжизненный взгляд.

А теперь вся церковь пела:

«Ты нужен здесь, Господи,
Приди к нам!»