Иди, вещай с горы

Однажды ночью, когда женщины закончили уборку, Флоренс пригласила ее на чашечку кофе в расположенную рядом и работавшую всю ночь кофейню. Элизабет и раньше звали пойти куда-нибудь посидеть – ночной сторож, например, но она отказывалась, ссылаясь на то, что торопится к ребенку. Все считали ее тогда молодой вдовой, и она носила обручальное кольцо. Со временем Элизабет перестали приглашать – у нее появилась репутация «зазнайки».

До этого ухода в тень, этой полезной для Элизабет непопулярности Флоренс почти не заговаривала с ней, а вот Элизабет сразу обратила на нее внимание. В движениях Флоренс чувствовалось обостренное сознание собственного достоинства, которое она умела контролировать, – малейший перебор, и она выглядела бы нелепой. Как и Элизабет, Флоренс тоже не пользовалась особенным успехом и не имела ничего общего с другими работницами. К тому же она была немолода, и ей не о чем было с ними сплетничать и не над чем смеяться. Она просто приходила работать и уходила. Никто не знал, о чем Флоренс думает, когда решительно шагает по коридорам, не отрывая взгляда от тряпки, швабры и ведра. Элизабет казалось, что в прошлом эта женщина была очень богатой, но потом разорилась, и чувствовала к ней симпатию, какую питает один изгой к другому.

Вскоре чашечка кофе на рассвете превратилась для них в своеобразный ритуал. Когда женщины приходили, кофейня была пустой, но заполнялась до отказа через пятнадцать минут после того, как, выпив кофе с пончиками, они спускались в метро и ехали в спальный район. За кофе и по дороге они говорили – обычно о делах Флоренс, о том, как несправедливы к ней люди и какой пустой стала ее жизнь после смерти мужа. Он обожал ее, рассказывала Флоренс, выполнял каждую ее прихоть, однако был безответственным. Порой приходилось по сто раз говорить одно и то же: «Фрэнк, оформи страховку». Но он думал – все мужчины одинаковы, – что будет жить вечно. И вот теперь она, немолодая уже женщина, должна зарабатывать себе на жизнь в обществе чернокожих подонков в проклятом городе. Элизабет, удивленная тем, что эта гордая женщина снисходит до подобных откровений, слушала ее тем не менее с сочувствием. Она была благодарна женщине за проявленный к ней интерес. Флоренс была намного старше и казалась очень доброй.

Возраст Флоренс и ее доброта расположили к ней Элизабет, и она доверилась ей. Оглядываясь в прошлое, Элизабет удивлялась, насколько необдуманным был этот поступок, и в то же время теперь ясно понимала то, что тогда лишь смутно чувствовала: ей необходим был кто-то, кому она могла бы открыть свою тайну.

Флоренс часто говорила, что ей хочется познакомиться с маленьким Джонни. Несомненно, у Элизабет чудесный малыш – другого и быть не может. И однажды в конце лета в воскресенье Элизабет одела сына понаряднее и отправилась с ним к Флоренс. В тот день у нее было подавленное настроение, да и Джонни много капризничал. Элизабет хмуро всматривалась в лицо сына, словно хотела прочитать его будущее. Когда-нибудь он вырастет, заговорит и станет задавать матери вопросы. Что она ему ответит? Сочинять всякие рассказы об отце не удастся, ведь с возрастом Джонни поймет, что носит ее фамилию. «У Ричарда тоже не было отца», – с болью вспоминала Элизабет, когда вела сына по многолюдным воскресным улицам. «Когда надоедал одним, отправляли к другим». Да, вот так, по наклонной – через бедность, голод, бродяжничество, дрожь и страх – к смерти. Элизабет задумалась о судьбе тех парней, которых после суда посадили. Сидят ли они еще? Вдруг Джона ждет такая же судьба? Как у этих ребят, стоявших сейчас перед витринами аптек, перед бильярдными, на каждом углу. Они свистят ей вслед, стройные тела – как натянутые струны, от них исходят волны праздности, угрозы, краха. Как можно надеяться, что она одна, прозябая в нищете, сумеет защитить сына от этой мощной разрушительной силы? И, словно подтверждая ее худшие опасения, ребенок вдруг, когда она спускалась в метро, жалобно захныкал и расплакался.

И он плакал всю дорогу – Элизабет, не в силах его успокоить, тоже была на грани слез, хотя старалась, как только могла; неугомонность малыша, отчего его вес будто увеличился, адская жара и улыбки зевак, и еще эта непонятная тяжесть на сердце так измотали ее, что, оказавшись у дверей Флоренс, она была готова разрыдаться.

Но у сына, к ее облегчению, вдруг изменилось настроение, и он лучезарно заулыбался. Крупная, старинная, гранатовая брошь на открывшей дверь Флоренс сразу привлекла внимание малыша. Он тянулся к броши, щебетал и радостно лепетал, будто знал Флоренс всю свою короткую жизнь.

– Ну, подруга, – произнесла Флоренс, – когда твой сынишка подрастет и будет бегать за девушками, ты хлопот не оберешься.

– Так уж заведено, – грустно согласилась Элизабет. – Но у меня и сейчас хлопот хватает, иногда даже не понимаю, на каком я свете.

Флоренс, чтобы переключить внимание Джонни и отвлечь от броши, протянула ему апельсин. Он мельком глянул на фрукт и сразу выпустил его из рук. Апельсин упал на пол, а мальчик снова стал хныкать и тянуться к броши.