Иди, вещай с горы

– Ничего не поделаешь, – сказала Флоренс, направляясь к окну. – Мужчины, они умирают. А наш женский удел – оставаться и оплакивать их, как написано в Библии. Мужчины умирают, и для них все кончено, а мы, женщины, должны продолжать жить и постараться забыть, что они нам сделали. Да, Господи. – Флоренс замолчала и снова приблизилась к Элизабет. – Да, Господи, – повторила она.

– Прости, что испортила такой прекрасный обед, – смущенно произнесла Элизабет.

– Прекрати сейчас же, а то укажу тебе на дверь! Бери на руки этого мальчишку и устраивайтесь вдвоем поудобнее в кресле. А я пойду в кухню и приготовлю нам чего-нибудь холодненького выпить. Возьми себя в руки, дорогая. Бог поможет тебе, не даст погибнуть.

Габриэла она увидела через две-три недели в один из воскресных дней в доме Флоренс.

Флоренс не предупредила ее о приезде брата, и для Элизабет эта встреча стала полной неожиданностью. Она думала, что брат старше Флоренс, лысый или седой. Он же выглядел значительно моложе сестры – и зубы, и волосы были на месте. В то воскресенье в крошечной квартирке подруги Габриэл показался Элизабет надежной, крепкой скалой.

Она вспоминала, что, поднимаясь по лестнице с оттягивающим руки Джоном, и потом, входя в квартиру, она слышала музыку, звуки которой заметно ослабели после того, как Флоренс закрыла за ней дверь. Джон еще на лестнице насторожился, ерзал и изворачивался, что-то лепетал, словно подпевая. «Да, ты уж точно ниггер», – подумала Элизабет с изумлением и раздражением – ведь на нижнем этаже из проигрывателя лились медленные, пронзительные, размеренные завывания блюза.

Габриэл поднялся к ней навстречу с поспешностью, которая не была простой вежливостью. Может, Флоренс рассказывала брату о ней? Элизабет внутренне напряглась от сознания такой возможности, а также от прилива гордости и страха. Но в его глазах она увидела удивительное смирение и еще неожиданную доброту. И сразу почувствовала, как напряжение исчезает, а с ним и оборонительная гордость, – только где-то внутри еще притаился комочек страха.

Флоренс представила Габриэла:

– Познакомься, Элизабет, это мой брат, я много тебе о нем рассказывала. Он проповедник, дорогая, так что нужно хорошенько следить за тем, о чем говоришь.

А когда заговорил Габриэл, его улыбка была совсем не такая насмешливая и двусмысленная, как слова Флоренс:

– Не надо бояться меня, сестра. Я лишь жалкий, слабый сосуд в руках Господа.

– Вот видишь! – жестко произнесла Флоренс, забирая Джона из материнских рук. – А вот маленький Джонни! – сказала она. – Протяни ручку проповеднику, Джонни.

Но мальчик все смотрел на дверь, за которой звучала музыка, именно к ней тянул он с яростным упорством свои слабые ручонки, глядя вопрошающе, с немым укором на мать. Та засмеялась:

– Джонни хочет и дальше слушать музыку. Когда мы поднимались по лестнице, он чуть ли не танцевал.

Габриэл улыбнулся и, обойдя Флоренс, заглянул малышу в лицо.

– В Библии был один человек, сынок, который тоже любил музыку. Он играл на арфе перед царем, а однажды танцевал перед Господом[14]. А ты будешь танцевать перед Господом?

Джон посмотрел на проповедника серьезно, словно прокручивал в голове вопрос и свой будущий ответ. Габриэл опять улыбнулся, улыбка была странная, – странность ее заключалась в том, подумала Элизабет, что она по-отечески любящая, – и погладил малыша по голове.

– Прекрасный мальчик, – произнес он. – Такими большими глазами он разглядит все в Библии.

Они рассмеялись. Флоренс стала усаживать Джона в удобное кресло, уже ставшее его воскресным троном. Элизабет отметила, что никак не может совместить стоявшего перед ней мужчину с тем образом, который презрительно набросала Флоренс.

Все уселись за стол. Джона устроили между матерью и Флоренс, Габриэл сидел напротив. Почувствовав, что надо что-то сказать, Элизабет заговорила, стараясь за доброжелательным тоном скрыть нервное напряжение:

– Значит, вы недавно приехали в этот огромный город? Наверное, все вокруг вам кажется непривычным.

Габриэл по-прежнему смотрел на Джона, а тот, в свою очередь, не сводил глаз с проповедника. Потом Габриэл перевел взгляд на Элизабет. Она почувствовала, что между ними будто возникло наэлектризованное поле, и не могла понять причину своего волнения.

– Город действительно огромный, – ответил он, – и я вижу и слышу, как дьявол трудится здесь каждый день. – Его слова относились к музыке, которая по-прежнему звучала из-за входной двери, но как-то касались и Элизабет, и она сразу опустила голову.

– Трудится не больше, чем у нас дома, – живо отозвалась Флоренс. – Негры в наших краях, – повернулась она к Элизабет, – считают, что жизнь в Нью-Йорке – это одна затянувшаяся воскресная пьянка. Они ничего не знают. Сказать бы им, что самогонка у них лучше, чем можно тут достать, да и дешевле.

– Надеюсь, сестра, у тебя нет привычки к алкоголю, – улыбнулся Габриэл.

– Никогда не было такой привычки.

– Ну, не знаю, – настаивал он, все так же улыбаясь и глядя на Элизабет. – Мне говорили, здесь, на Севере, творят такое, о чем дома даже не подумали бы.