Иди, вещай с горы

Они оказались на прямой улице, очень узкой. И шли по ней много дней. Длинная и безмолвная улица разворачивалась перед ними, тянулась вниз и была белее снега. Не было ни души, и Джон почувствовал страх. Дома стояли так близко друг к другу, что он мог одновременно касаться строений на противоположных сторонах – высоких и узких, из чеканного золота и серебра и пронзающих, как копья, небо. Джон знал, что эти дома не для него. Вскоре на этой прямой и безмолвной улице он увидел женщину, старую и черную, она шла к ним, пошатываясь на неровных камнях. Старуха была пьяная, грязная и дряхлая, с крупным ртом – больше, чем у матери и у него самого, – слюнявым и полуоткрытым, а такой черной кожи, как у нее, Джон никогда раньше не видел. Отца поразило и рассердило ее появление, а Джон от души радовался, хлопал в ладоши и кричал: «Только взгляни! Она уродливее мамы! Уродливее меня!»

– Гордишься тем, что ты сын дьявола? – спросил отец.

Но Джон его не слышал. Он повернулся и смотрел вслед женщине. Отец схватил его за руку:

– Видишь? Это грех. Вот что нужно сыну дьявола.

– А ты чей сын? – спросил Джон.

Отец ударил его. Джон рассмеялся и слегка отодвинулся.

– А я понял. Никакой я не сын дьявола.

Отец замахнулся на него, но Джон успел отскочить и попятился по сверкающей белизной улице, не спуская глаз с отца, который наступал на него, подняв в ярости руку.

– А ведь я слышал тебя – не раз ночью слышал. Мне известно, чем ты занимаешься в темноте, чернокожий ниггер, когда думаешь, будто сын дьявола спит. Слышал, как ты фыркаешь, стонешь и тяжело дышишь, и видел, как двигаешься – вверх-вниз, туда-сюда. Никакой я не сын дьявола.

Насторожившиеся, устремленные ввысь дома склонились, заслоняя небо. Джон стал спотыкаться, в глазах мелькали слезы, его прошиб пот; он по-прежнему отступал от отца и оглядывался, ища спасения, но ничего не находил.

– Я ненавижу тебя! Ненавижу! Плевал я на твою золотую корону. И на твое длинное белое одеяние. Я видел тебя под ним! Видел!

Отец навис над ним и коснулся его – послышалось пение, и вспыхнул огонь. Джон лежал навзничь на узкой улице и смотрел вверх – на отца, чье лицо пылало на фоне крыш.

– Я выбью из тебя дурь! Я ее выбью!

Отец запрокинул голову. В его руке сверкнул нож. Джон увернулся и покатился вниз по белой улице с криком:

– Отец! Отец!

То были первые слова, произнесенные им. Через мгновение воцарилась тишина, а отец исчез. Джон вновь почувствовал над собой топот верующих – и рот забила пыль. Где-то в отдалении, высоко звучала музыка, протяжное, скорбное пение. Джон лежал, вконец измученный, соль, засыхая, проступала на его лице, не осталось ничего – ни желаний, ни страха, ни стыда, ни надежды. Но все вернется, он знал – во тьме таятся демоны, они только и ждут, чтобы показать ему зубы.

Потом я заглянул в могилу и задумался.

Ах, вниз! – что ищет он здесь, совсем один в темноте? Ирония покинула Джона, и теперь он знал, что ищет нечто, сокрытое во мраке, и это обязательно нужно найти. Иначе он умрет, а может, он и так уже мертв, и, если не найдет что надо, ему не воскреснуть.

Могила казалась такой печальной и одинокой.

В могиле – это, несомненно, была могила, слишком уж холодно и тихо, и по земле стелился ледяной туман – Джон увидел мать и отца: мать – в алом одеянии, отец – в белом. Родители его не заметили, они смотрели назад, на множество свидетелей. Здесь была тетя Флоренс – золото и серебро на пальцах, в ушах позвякивают медные серьги; была и еще одна женщина – Джон догадался, что это Дебора, покойная жена отца, которая, он верил, многое могла бы ему рассказать. Но она, одна из всех, посмотрела на него и подала знак, что в могиле нельзя говорить. Он был тут чужим – его не замечали, не знали, чего он ищет, и не могли помочь. Джон хотел бы увидеть Илайшу, тот, вероятно, мог что-то знать и помочь, но его здесь не было. Был Рой, тот тоже мог бы помочь, однако он безмолвно лежал, зарезанный, у ног отца.

Волна отчаяния захлестнула душу Джона.

«Любовь сильна, как смерть, глубока, как могила»[17].

Но Любовь, которая, как великодушный монарх, способствовала росту населения соседнего королевства, Смерти, сама сюда не спускалась – такая лояльность между ними отсутствовала. Здесь не звучала речь, не было любви; некому было сказать: ты молодец, Джон; некому было его простить; некому излечить; некому вытащить отсюда. Никого: мать и отец смотрели в прошлое, Роя зарезали, Илайши здесь не было.

А потом тьма зашелестела – ужасный звук, в его ушах он отозвался страхом. В заполнившем могилу шелесте – будто тысячи крыльев сотрясали воздух – Джон уловил один издавна знакомый звук. От испуга он застонал и заплакал – и звук растворился в шелесте, усиленный напоследок во тьме многократным эхом.