Игра на выживание

Однако больше всего Торунский был недоволен тем, как обошлись с ним. Поставили руководить личной охраной Константина Острожского. Иными словами, отгородили от возможности набить карманы по итогам выигранной битвы. Его, человека, который выманил именно на это заранее подготовленное поле слабо готовую к битве рать Москвы. И наказал при этом перебежчиков Глинских. Чтобы все бояре и магнаты Литвы, посматривающие в стороны восточного соседа, знали – руки Сигизмунда достаточно длинны, чтобы дотянуться до предателей даже при дворе Василия. Но вместо должной награды за труды свои он получил «почетную» должность телохранителя. Причем едва ли не личного. Гетман Острожский уже был бит при Ведроше старым Щеней, взят в плен, но обласкан московским двором и пожалован гетманским званием. Что не помешало ему при первой же возможности сбежать обратно в Вильно. А потому Константин Иванович понимал: если потерпит поражение и сегодня и снова окажется в числе вязней – не сносить ему головы. Василий III припомнит ему все с особым удовольствием. Именно поэтому, едва пришла весть о том, что смутьян Булгаков, несмотря ни на что, смог-таки смять левый фланг, гетман запаниковал. Да, он немедленно велел выдвинуть в бой хуф тяжелой конницы надворного гетмана польского Яна Сверчовского, как и было запланировано изначально. Но мерой этой остался явно не доволен. Походив нервно взад-вперед, он велел сторожевому полку, охранявшему ставку и обоз, сниматься с места и занимать позиции, оставленные тяжелой кавалерией. А когда прискакал вестовой с сообщением о том, что отброшен и полк правой руки, отправил ему в помощь две сотни личной охороны. Вот и вышло так, что стражу у шатра гетмана несло десятка полтора-два караульных во главе с Торунским.

С правой стороны раздался слитный грохот орудий, который перекрыл гул конной сечи. Раскаты сражения то затихали, то вспыхивали с новой силой. Причем со всех сторон. Гонец с левого крыла привез известие, что тяжелая конница действительно внесла перелом в ход сражения и разметала московитов на левом крыле. Но – не разбила. Они отступили и теперь перестраиваются для нового удара. Центр держался. Германцы не позволяли вклиниться в свои ряды и разорвать обороняющийся строй. Все сейчас решалось на правом фланге. Орудийная засада была тем новшеством, неожиданное использование которого могло как разбить схизматиков, так и дать им неожиданную фору. А что, если залп в суматохе сечи придется по своим полкам? Или пушки выстрелят слишком рано, обнаружив себя? В таком случае Ян Целядин мог выдвинуть в лес какой-нибудь пеший хуф, захватить орудия – и расстрелять из них же большой полк Сигизмундова войска. Или еще: попавшая под обстрел конница русских могла не отступить, а, напротив, понестись, спасаясь от огня, во вражеский тыл. То есть прямо сюда, где посошная рать, сначала организовавшая переправу орудийного наряда, затем нарыла невысокий курган, на котором и был установлен гетманский шатер. Возвышение получилось, конечно, так себе, но на равнине и оно давало хоть какое-то преимущество в обзоре. К тому же, когда его обнесли рвом и хоть и редким, но частоколом, оно еще стало походить хоть на какое-то подобие оборонительного сооружения.

Единственное, что защищать его теперь было, по сути, некому.

Острожский расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину и всякий раз бросая взгляд в ту сторону, откуда наиболее отчетливо доносились, то вспыхивая, то затухая, рокот боя и уханье орудийных залпов. А раскаты эти слышались то справа, то слева, укрытые от глаз гетмана лесным пологом, то по центру, где лениво плыла над сечей пелена серого дыма.

Ощущение неизвестности и тяжелой настороженности угнетало и ощутимо давило на плечи.

– Что там? – нетерпеливо уставился гетман в ту сторону, куда совсем недавно отправил две сотни личной дружины. Перекаты канонады начали постепенно затухать, сначала разбившись на разрозненное уханье орудий, а затем и на одинокие выбухи. – Где вестовой? Куда он провалился? Пан Торунский! Отправить гонца! Мне нужно знать диспозицию.

– Думаю, мы и без вестовых скоро все узнаем, – проворчал Торунский, но спорить с самим паном гетманом не стал. Он спустился с насыпи и отправился к коновязи.

Именно в этот момент и подтвердились его слова. В самом отрицательном смысле.

Сначала послышался дробный перестук, который может издавать только несущийся во весь опор конный отряд. Он приближался, нарастал, добавляя к топоту копыт звон сбруи и бряцанье оружия. А затем из-за поворота, образованного выдающимся из лесного массива рукавом рощи, выметнулся отряд. Гнал он во весь опор, и было совершенно очевидно, что это вовсе не спешащие с докладом к гетману гонцы. И вообще не воины посполитого рушения.

– Москва идет! – выкрикнул кто-то из гетманского окружения. И ставка сразу взорвалась нестройным ором.

– Прорвались!

– Сабли вон!

– Отходим, отходим!

– Коня!