Игры сознания. Нейронаука / психика / психология

В то же время медики не хотели терять статус профессионалов с правами, которых нет у немедиков. Врачи ссылались на некую экспертную компетентность, которая есть только у них. Противники моральной терапии, а также врачи, сопротивлявшиеся внешнему, юридическому контролю над больницами, заявляли: речь идет о болезни тела, а значит, решать болен ли человек и правильно ли его лечат, может только врач. Но в реальности о природе безумия тогда никто не мог сказать ничего определенного, а приравнять его к телесным болезням можно было лишь умозрительно, отталкиваясь от философских спекуляций. Для защиты престижа медицинской экспертизы применялся дуалистический аргумент – душе нужен орган, и этот орган – мозг. Болеет мозг, и если на мозге при вскрытии нет признаков болезни, то это только потому, что наука пока не может их увидеть. Такой ход мысли в начале XIX в. помог сохранить душевнобольных в ведении медицины, предотвратив их безвозвратное переселение в идиллические пансионаты вроде квакерского Ритрита. Помогло христианско-картезианское деление человека на две половинки.

В Ритрите пытались использовать признанные в то время медицинские средства. Эффекта не было, и от них отказались. Моральная терапия, быть может, стала первым примером использования стратегии доказательной медицины в психиатрии. Авторитетные доктора говорили, что лечить надо так, как лечил Томас Монро в Бедламе: сеанс кровопускания, потом рвотное семь дней подряд, потом слабительное. Зимой этот цикл прерывался, так как в помещениях больницы становилось очень холодно. Первый врач Ритрита на практике понял, что рекомендуемое авторитетами лечение не дает ничего, кроме истощения организма.

Пинель тоже отказался от кровопусканий, которые назначались абсолютно всем, и стал использовать статистику для оценки качества лечения (процент выздоровлений, процент рецидивов). Он всерьез озаботился ятрогенными[68] болезнями в психиатрии, а также ввел термин «полифармация»[69], которая, по его мнению, представляет большую опасность.

Но главное, это то, что моральная терапия развенчала царствовавший в бедламах страх, считавшийся первостепенным лечебным фактором. На деле страхом в лучшем случае можно было остудить манию, но против меланхолии страх был бессилен. В Ритрите показали, как надо лечить меланхолию, и успех поразил современников. Ритрит стал образцом для всего мира, и многим новым больницам давали такое же название – Ритрит (retreat – место для уединения, убежище).

Сэмуэль Тьюк писал:

«У разумного обращения с детьми есть большое сходство с разумным обращением с душевнобольными. Как отметил Локк, «тот, кто нашел средство сохранить в душе ребенка живость, энергию и непринужденность, отвращая его в то же время от вещей, к которым тот питает склонность, и привлекая его к другим, которые ему неприятны, тот, говорю я, кто умеет примирить эти видимые противоречия, отыскал истинный секрет воспитания». В высшей степени желательно, чтобы те, кто работает с душевнобольными, обладали влиянием на их сознание; это влияние никогда не достигается суровостью и жесткостью» [6].

Таким образом, моральная терапия предлагала перенести в больницы принципы передовой педагогики. Излечение в таком контексте означает то же самое, что перевоспитание или обучение тому, как следует жить нормальным людям. Сконцентрировавшись на этой мысли несложно заметить тонкую трещину в пафосном монументе гуманизму, каким представляется моральная терапия в истории психиатрии. Пациент освобождается от физических оков, выводится из темницы, пациента больше не привязывают к кровати, но не оказывается ли он в ситуации более изощренного подавления личной свободы? Этим подозрением проникнута та работа по ревизии моральной терапии, которую проделал один из самых крупных антипсихиатров XX столетия Мишель Фуко.

***

Фуко схематизирует историю психиатрии следующим образом.

До XVII–XVIII вв. безумие есть нечто мистериальное, через опыт безумия в мир людей проникает божественная иррациональность, состояние безумия – одновременно священное и ужасное. Правда, как считает Фуко, таким его делает не сама симптоматика, а общественное положение безумца, его участие в «мистерии нищеты».

В XVII–XVIII вв. определяющей характеристикой безумия является необходимость в изоляции. Формируется спрос на явление, которое можно стигматизировать, а конкретный вид болезни или девиации, становящейся общественной проблемой, может меняться. Хозяевам дискурса нужно утверждать свою власть, и делают они это с помощью вытеснения в зону отчуждения сифилитиков, либертинов, вольнодумцев, сумасшедших.

Фуко отталкивается от представления о том, что обществу нужно «породить Чужака». И для этой цели конструируется сумасшествие. Сумасшествие – концепт, нужный социуму, никакой физиологической реальности за этим концептом нет, или же она вторична и не важна. Важна сама алиенизация, сам жест отчуждения.