Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го

С того света

Давно висит в блиндаже гитара – нет ее хозяина. Моя балалайка тоже пылится под нарами без первой струны. Досталась она мне еще подростком от старшего брата Александра. Сколько лет прошло, и вот балалайка оказалась со мной на фронте. Мне не хотелось появляться с ней в полку, чтоб меня не посчитали за скомороха, но Холобаев повелительно напомнил: «Балалайку-то не забудь!» И хорошо, что так сказал. В полку объявился и гитарист – Виктор Шахов, и на концертах полковой самодеятельности мы с ним потом исполняли не только «Светит месяц», но даже «Муки любви» Крейслера. Теперь гитара висит… С того самого холодного и хмурого дня, когда Шахов не вернулся с боевого задания. Это был его сорок четвертый по счету боевой вылет. Много прошло времени, а Шахова почему-то ждали до сих пор.

…Совхоз имени Шмидта. 3 мая сорок второго года, облачно и зябко. Пронизывающий ветер чуть не валит с ног выстроившихся поэскадрильно летчиков и техников 7-го гвардейского. Теперь в полку не две эскадрильи, а три. Как из-под земли появились и забегали перед строем кинооператоры, прицеливались с разных точек своими камерами. Они были в военной форме, но выглядели безнадежно штатскими: шинели на них нелепо топорщились. Присутствие этих суматошных и невозмутимых людей создавало праздничное настроение, заставляло на время забыть о войне. Кинооператорам предстояло снимать вручение полку гвардейского знамени. Прибыл Вершинин (теперь уже генерал) с военным комиссаром генералом Алексеевым. Зажужжали камеры. Вынесли гвардейское знамя с изображением Ленина. Оно в руках нашего первого знаменосца – Николая Смурыгова, еще не совсем окрепшего после второй аварии. Он был сбит и опять выдюжил, снова летает. Сильный ветер полощет шелк, и, если бы Константин Дремлюк и Иван Радецкий – рослые ассистенты знаменосца, – не зажали с обеих сторон Смурыгова, его, наверное, понесло бы по летному полю, как лодку под парусами. Пронося перед строем знамя, Смурыгов заметно волновался.

Потом собрались в столовой для вручения наград. Когда назвали имя Смурыгова, он подошел к суровому на вид генералу Алексееву и принял из его рук орден Красного Знамени. В ответ на поздравление у Николая вырвалось совсем неуставное:

– Спасибо…

Генерал недовольно глянул на него из-под насупленных бровей, и Смурыгов вспыхнул, как мак, и еще добавил:

– Извините…

Только он привинтил орден, как снова назвали его фамилию. Смурыгов вскочил от неожиданности, потом быстро собрался, зашагал по-строевому. Снова стал перед генералом – в руке красная коробочка с «Красной Звездой». На этот раз он ответил четко, как требовал устав:

– Служу трудовому народу!

Потом был торжественный ужин. У многих на груди засверкали первые ордена. Звучали тосты, летчики вспомнили тех, кто уже никогда не полетит с тобою рядом. Под баян пели родившуюся на Южном фронте песню «Давай закурим», кто-то прочувственно читал облетевшее тогда все фронты:

Жди меня, и я вернусь

Всем смертям назло…

Мы жалели, что на торжественном вечере не было Виктора Шахова. Боевую награду ему так и не успели вручить – с боевого задания Виктор не вернулся еще в начале января, когда мы базировались в Ново-Александровке. Тогда он летал один на разведку погоды, и что с ним случилось за Северским Донцом, где были немцы, никто не знал.