Иметь и не потерять

В медовых далях заречья виднелись маленькие домики, тоже черные в лучах низкого солнца, а за ними, от оконечности острова, похожей на растрепанную метлу, до тонких, как шесты, труб какого-то предприятия, уходил в безбрежность окудрявленный редкими облаками окоем, плавясь в яркости лучей над легкими контурами сбегающей к горизонту степи.

Жмурясь от обилия света, я наблюдал за лодкой, дрейфующей по течению у самого речного разворота, теряющегося в неохватном росплеске заостровного Иртыша. Там, на лодке, мать с братьями зажигала фонари на бакенах, расставленных по нашему участку до самого устья Оми.

Бывал в той лодке и я, и мне запомнилось, как братья удерживали на стремнине тяжелую «тоболку» пока мать зажигала керосиновый фонарь, спрятанный в чреве бакена, как надувались на их тонких руках мышцы, выпирали змейки жил: старшему-то брату, Борису, всего одиннадцать лет минуло, а Витюхе и того меньше – восемь. Весла у лодки-тоболки прогонистые, тяжелые. Их просто держать – не удержать, а тут еще течение в многократно завихренных струях рвало от бакена, качало лодку. Даже страшновато становилось в те моменты, когда грузную посудину крутило на водоворотах, кидало, как уросливую лошадь.

Но все одно завидно было: качаться в лодке вместе с братьями или домовничать – большая разница. Это в шесть лет-то ограду стеречь? Как тут не обидеться? Одно утешало: братья велели накопать в канаве червей – насадку для рыболовной снасти, за что обещали взять с собой на реку – проверять перетяги и переметы, а это торжество души, буйство духа, замирание сердца, жгучая радость глаз…

Полный фанерный ящик, оставшийся еще от отца, ушедшего на фронт, успел набрать я упругих дождевиков, засыпав их шелухой из вороха мельничных отходов, возвышавшихся на краю коротких улиц. Оставалось одно – ждать.

Сверкала река серебристыми струями, тянуло от нее прохладой, запахом подтухшей рыбы, тиной. Но эти запахи были мне привычными с давних дней. Я широко раздувал ноздри и пытался погасить обиду, легким комочком засевшую в груди.

* * *

Это сейчас Иртыш не очень-то впечатляет: сузился и упал в уровне настолько, что выше Омска по его течению почти прекратилось судоходство. Многие острова, ранее отделяемые от берегов глубокими протоками, срослись с берегом, а протоки исчезли. Исчезло и немало мелких речушек, питавших великую реку. Особенно это заметно в степных и лесостепных пойменных местах. А еще полвека назад суда ходили по Иртышу до самого озера Зайсан и по таким его притокам, как Омь, Тара, Ишим, Вагай, не говоря о Тоболе, Демьянке и Конде. Могуч был Иртыш и в быстроте течения, и в полноводности, богат красной рыбой. Именно благодаря величавой привлекательности, привольным запасам рыбы, удобности расположения и селились пришлые люди по некогда диким берегам большой реки. И Омская крепость, заложенная в 1716 году, постепенно обрастала форштадтами, или по-простому – поселками. Даже сейчас еще можно увидеть небольшие частные домики на дальних окраинах Омска. И почти до средины прошлого века эти отдельные, плотно охваченные единой застройкой поселки имели свои, народные, названия: Порт-Артур, Атаманский хутор, Каржас… Зачастую в них жили люди отчаянные, лихие, склонные к буйному веселью, дракам и своеволию. В таком вот поселке, а именно в Атаманском хуторе – окраине города Омска, я родился и вырос.

* * *

Третий год мне шел, когда началась война и отца отправили на фронт. Осталось нас трое с матерью: я и два старших брата – Борис и Виктор. Был у нас деревянный, рубленный из сосны дом, стоявший у самой речки, вытекавшей из озера. Речушка неширокая, в два прыжка, петляла сразу за огородом. Через нее – мостик, а дальше – широкая, метров в сто, протока, отделявшая огромный остров от основного русла Иртыша.

Мой дед – Канушин Иван, был казачьим атаманом в Атаманском хуторе. В тридцатых годах его раскулачили и сослали. Отец – Михаил Иванович, до войны трудился на разных работах. Мать во время войны работала бакенщиком на участке русла Иртыша от железнодорожного моста до устья Оми. Она же была ответственной и за специальный кабель связи, проходивший по дну Иртыша через остров, на котором обуславливалась особая запретная зона. Каждый день вечером в бакенах зажигали керосиновые фонари, а утром их гасили. Кроме того, ежедневно промерялись глубины фарватера на перекатах. На нашем участке их было четыре. Результаты промеров фиксировались в специальном журнале. Если бы не братья, мать вряд ли бы одна справилась с этой работой. Еще она и хлеб пекла из зерна, что наскребали из вагонной россыпи вдоль железнодорожных путей, ведущих от товарной станции к мельнице «Коммунар». Было дело, грабили вагоны ухари у поворота, на 8-й Ленинской улице, и мы, ребятня, что птичья мелкота возле воронов, могли поживиться кое-какими остатками после них. Этим хлебом мы в основном и питались какое-то время.