Иметь и не потерять

Школа тогда наплыла на меня без особого накала, хотя учиться я стал хорошо. Первое время меня опекали и братья, и мать, да и отец нет-нет, да и спрашивал за уроки, а потом, убедившись в моей самостоятельной добросовестности, перестали меня контролировать. С одним у меня было плохо – с дисциплиной. На переменах мы, как правило, играли в войну. Попрячемся кто куда в обширном школьном дворе с сараями и закутками и ловим друг друга на «выстрел». Кто палку представлял пистолетом или винтовкой, а кто просто пальцем целился и, заметив противника, кричал: пу, Витька, или там Толька. Из-за этого часто споры возникали – никто не хотел быть легко «убитым», а где споры – там и свалка. Я в таких делах был первым заводилой. Попадало за это и от сверстников, и от тех, кто постарше, а иногда и от родителей, если до них дело доходило, если учительница жаловалась или братья, что учились в старших классах, узнавали. Справедливо заметить, что всякой дворовой шпане братья меня в обиду не давали. Если что, все трое в одном кольце кулаками махались, и многие побаивались связываться с братьями Канушиными – даже пацаны постарше Бориса, а ему тогда всего тринадцать было. Жилистый он был – руки на веслах натренированы, мышцы высушены. Схватит невзначай за что-нибудь – и синяк. Еще и талантом художника Бориса наградила природа – рисовал всем на загляденье, но учиться ему в этом призвании не довелось – после школы он пошел на завод учеником столяра. Да так и увяз там на всю жизнь, поднявшись в мастерстве до первейшего краснодеревщика.

* * *

В восемь лет я начал зарабатывать. С братом Виктором мы на своей лодке-тоболке стали перевозить на остров скотину на пастбище, баб на дойку, косцов сена… Остров-то не меньше километра длиной и в ширину всего наполовину меньше – целые угодья. Там и луга с добрым травостоем были, и болотинки с мелкими озерками, и вербняк…

С дальнего края острова поставили понтонный мост, но до него далековато было ходить, и скотину гонять через него не разрешалось. Вот мы на лодке и переправляли всех желающих. Руки на веслах крепили. Кто за перевоз деньгу какую давал, кто молока в бидончик, специально нами прихваченный… Так все лето и закалялись, и охоту не бросали. Слетаем раненько на озеро, добудем пяток уток – и на протоку. Вечерами то же самое: иной раз до темна этих самых уток приходилось караулить. А прилетят шумовой стаей – тут и добыча весомая: берегли патроны – туговато было с боеприпасами. Дробь сами катали на сковородках из кабельного свинца. Ну а порох всякими способами добывали… Тогда и затянула меня природа в свои объятья: только в ней и находил я истинную отраду…

В сентябре снова школа. Новые веянья, новые впечатления, новые приятели… Не забывали мы и зимнюю охоту: после школы или чаще всего по выходным дням пропадали на острове: ставили петли на зайцев, капканы на лис и горностаев, колонков… Набирался я промыслового опыта – все это пригодилось после, в зрелом возрасте, в тайге.

Отец мои увлечения охотой и промыслом поощрял: на сданную заготовителям пушнину выдавали дефицитные товары, в том числе и порох с пистонами, а на десятилетие он купил мне ружье: «переломку» шестнадцатого калибра…

* * *

Как-то отец, с дрожащими от усталости руками, сказал за ужином: «По фарватеру лед пошел, скоро и на протоке будет подвижка. Как пройдет шуга – так начнем тонь чистить от топляков и всякой ерунды. Надо веревки проверить и кошки…»

Волглый воздух тянул из заречных далей тугими порывами, сшибая хлипкую пену по краю речного выплеска. Сурово катил кудреватые волны уставший в паводок Иртыш. Тускловато светило солнце. Четыре лодки-двухпарки шли в ровном ряду по фарватеру, волоча за собой толстые плетеные веревки, на концах которых хищно бороздили песчаное ложе реки крючки-кошки, цепляя на свои изогнутые зубья все, что натянуло за паводок и что могло вломиться в сеть-донку при сплаве по тони. На одной из лодок греблись и мы все: я в паре с отцом, а братья – друг с другом.

Тяжелы лодки-двухпарки, но для буйной реки они, что щепки, кидает их на воде с борта на борт, с носа на корму, да еще и покручивает, того и гляди, хлестанет через борт шальная волна. Брызги летят мне в лицо, весло рвет руки, но я тяну его на себя изо всех сил – чуть промедли с гребком или расслабься, и отец сразу скосит глаза в хмуром недовольстве, и после выговорит. Да и это бы ладно, но можно ли проявлять слабину коль доверено важное, да еще вровень со взрослыми мужиками, дело? Уронить свое достоинство в глазах отца и братьев для меня позорно, и я до потемнения взгляда отмахивал гребок за гребком, далеко откидываясь на спину в резких рывках. Соседняя лодка, на которой управлялся дядя Ваня с тремя промысловыми рыбаками, вдруг крутанулась на месте, и тут же словно удар осадил корму нашей лодки. Качнулась она резко с борта на борт, черпанув воды.

«Топляк! – крикнул отец. – Держите лодку веслами!»