Иметь и не потерять

Намаявшись за день, спали крепко, но я просыпался пару раз от лая привязанного рядом с палаткой Кучума. Просыпался, но не вставал, понимая, что где-то неподалеку бродит медведь: только на этого зверя так злобствовал пес. Вероятно, тот медведь, с болота, не мог простить нам свое отступление – он же хозяин тех мест, и разведывал, кто да что. Но я знал, что, слыша собаку, зверь не подойдет близко к палаткам, и не волновался.

Рассвет был веселым и ярким. Над тайгой плыл особый, присущий только ранней осени, настой воздуха, каждый вдох которого распирал грудь. Играло по окоему сиреневое марево. Переливались дробящиеся в густоте ветвей радужные цвета затопляющего тайгу света.

Оператор не пропускала случая снимать: и особо привлекательные места, и широкие пейзажи. Мы, кто был свободен, помогали ей как могли. Надо отметить, что за все время нашего похода никто не сделал даже малейшей попытки как-то подвалить к женщинам. Они были для нас равными. Спали между нами и никаких тебе непозволительных поступков.

Новый день – новый поход вниз по Черемшанке. Увалы, урманы. Валежник и заросли. К вечеру прошли ее устье. Заблестели плесами петли Ягыльяха, просматриваясь кое-где между лесных отъемов, и почти в сумерках мы вышли к его берегу – обрывистая крутизна метров двадцать. Внизу переливы быстрых речных струй. Кое-как нашли подходящее место для спуска к воде. Там и сделали привал с ночлегом.

Лишь на четвертый день без особых происшествий добрались мы до Нижнего Кулая. Нашли зимовье Ивана Усанова, но оно было брошеным. Позже я узнал, что у Ивана умерли жена и две дочери – он и покинул обжитое место, куда-то подался в другие края.

Но внизу, в заводи, уткнувшись носом в траву, стояло два обласка. Один, который получше, я и облюбовал себе, оставив на всякий случай записку и денежную купюру. Если Иван вернется – то поймет что к чему, и сделает себе еще обласок, а нам было много сподручнее двигаться на двух лодках.

Там же, на Кулае, решили разделиться на две группы: трое по берегу, трое – по речке, а учитывая разницу в расстоянии, договорились, что та группа, что будет идти берегом, должна ожидать другую через условленное время, в каком-нибудь заметном месте, выставив определенный знак. И, поскольку плыть на обласке никто не согласился, конкурентов у меня не оказалось. Единственное, что меня огорчало: нельзя было взять с собой Кучума. На обласке – опасно: кинется за каким-нибудь зверем и опрокинет верткую лодчонку. В байдарке вещей ворох, нет места. Пришлось отправлять собаку с сухопутной группой. Горестно, тревожно, а что поделаешь. Утешало лишь то, что в группе были опытные люди и не новичок в охоте – Генка Челядинов. На том и решили. На байдарке за мной пошли оператор Катерина и Вовка Бажин.

И что это за чудо – таежные речки! И в какие только испытания ни кидают они отчаянных смельчаков, пытающихся открыть их тайны и красоты!

Чуть ли не каждая излучина, распахивая новые и новые, непохожие друг на друга, творения природы, встречает человека каким-нибудь сюрпризом. То давнишние топляки, навечно завязшие одним концом в речном дне и пытающиеся вырваться наверх, поднимают свой тяжелый торец к самому раскату вод и, таясь в тихих струях, могут вмиг разбить лодку; то перехлест валежника с хворостом и наносами напрочь перегораживает речку, стремнина которой лишь бурлит где-то под таким завалом; то перекат растягивает русло вширь, заиливая частокол молодого ивняка, готового всосать в свои дебри все, что плывет. Гляди да гляди, работай веслами да работой. Хотя особенно не наглядишься, не разинешь рот, находясь все время в напряжении; не налюбуешься сменой береговых пейзажей; необычностью лесных красок; сочетаний береговой крутизны с разбегом пологости. Лишь воздух, прохладно-сладкий, распирающий грудь, освежающий каждую клеточку тела, всегда доступен. В каком бы состоянии вы ни прибывали. Воздух, а с ним и запахи, которых не счесть, не передать словами. Их можно только осязать, чувствуя, как с их потоками как бы уносится что-то ваше: душа ли, сознание, нечто иное – то ли ввысь, к распростертому бездонной голубизной небу; то ли в таежные, зашитые мохнатой хвоей дебри. И так минуты, часы, дни…