Иметь и не потерять

Как незабвенно сидеть вечером у костра! Волшебство пожирающего сухую древесину огня, разговоры, шутки, маловероятные рассказы. А над чернотой тайги осветленный купол неба: то малиново-оранжевый, то желтовато-зеленый, то блекло-серый. А россыпь искрящихся звезд! Не то кому-то мигающих, не то соревнующихся друг с другом на яркость. А если помолчать, прислушаться, то с разных сторон потекут таинственные звуки, тихие-тихие, настораживающие, похожие на вздохи уставшего в дневном шуме леса, или на шепот каких-то невиданных существ. И все это: перепляс жаркого пламени, игра рассеянного света в глубинах леса и над головой, задушевные разговоры, запахи и звуки – погружают в такую благодать, в такое умиротворение, в которое едва ли можно окунуться в иное время и в иных условиях.

На одной из ночевок будит меня Катерина, толкая в бок, и прерывающимся голосом шепчет: «Там кто-то ходит!» А мы как ели, так и оставили чашки, кружки, котелки у палаток. Слышу – бренчит наша посуда, да громко так. Малый какой зверюшка – норка там или соболь, не в состоянии столь яро шевелить нелегкие котелки. Отогнул я край палатки – кострище шает красными углями, а вокруг темень непробивная. Вижу – два зеленых глаза на меня нацелились в неподвижности. Как бы зависли над тем местом, где мы ели. Ружье в палатке, под боком, дотянуться до него – секундное дело, но старик Сысолятин учил меня никогда не стрелять в то, чего не видишь. Вспомнил это и не шевелюсь – мало ли кто это может быть, и зеленые огоньки будто пристыли к какому-то ближайшему дереву: явно любопытствует кто-то, хотя и видит меня. «Ну, – думаю, – раз этот невидимка ничего не предпринимает, то пусть себе лазит по пустым котелкам». И говорю громко, чтобы своих успокоить: «Хрен я забил на всякие там шумы – я спать хочу!» Закрыл я палатку и завалился на свое место. Но, как ни странно, посуда наша после этого не бренчала, а я, признаюсь, в напряженном ожидании пролежал не меньше получаса. Все думал – не тронет ли палатку тот пришелец? Но нет – обошлось. Даже глухарь, которого я добыл днем на песчаной отмели и не взял с обласка, остался нетронутым. А следы возле обласка, на песке, были. Вроде медвежьи, хотя сыроватый песок их исказил и затянул.

Дней через десять, отпетляв по речным извилинам с полтыщи верст, мы достигли устья Ягыльяха и причалили к берегу в том месте, где Васюган подпирает его своим крутым коленом. Поднялся я на гребень обрыва по узкой впадине и увидел дымок костра. Понял – наши. Еще при последней встрече мы условились ожидать друг друга на этом перепутье. Здесь, по всем известиям от охотников и жителей Васюганья, ближе всего подходила к правому берегу реки лесная дорога, идущая от поселков Моисеевка и Зеленкино, некогда стоявших на речке Чертала, самому верхнему притоку Васюгана, к Новому Васюгану, и нашей береговой группе надо было переправляться на другой берег.

Снова весь день отдыхали, радовались, что все идет благополучно, все здоровы и бодры, хотя и изрядно измотаны, что набрались мы впечатлений и нагляделись на красоты природы на долгое время. Одно огорчало – кончались сухари: не рассчитали мы по неопытности их расход, а без них еда не еда.

Утром, благополучно переправив наших путников на другой берег, мы отчалили на быстрых струях Васюгана дальше. Понесло нас крутым течением и быстрее, и напористее, хотя и опаснее. Того и гляди захлестнет на перекате крутой волной или снесет к яру, на глубину, где водовороты злее, и не так просто устоять против них на обласке с низкими бортами. Да и байдарке в таком случае несдобровать. Вот и гляди да гляди. Не мешкай – работай веслом. Одно стало легче: река не чета Ягыльяху – шире и полноводнее, не под силу никаким завалам. Они хотя и не исчезли, но не дотягивались от одного берега до другого, и всегда находилась возможность проскочить опасное место. Ввиду чего и отпала необходимость переносить берегом вещи и байдарку, ломиться в адском изнеможении через вековые колодники и заросли молодняка. Время потекло быстрее, речные изгибы участились. Реже и реже встречались мы со своей сухопутной группой. К берегу причаливали лишь на ночлег, в сумерках, в доступных местах: где-нибудь на спаде крутояра, в седловине увала и обязательно вблизи хвойных великанов и сухого валежника. Если была свежина – застреленный на песчаной отмели глухарь или рябчики, которых я иногда заставал, причалив где-нибудь в логу, у ельников, варили на костре суп-кондер. Если ни рыбы, ни дичи не было – обходились сухим пайком и чаем, но костер все равно разводили всегда.

А вокруг непробудные леса. Даже с высоких мест не видно было далей, зашторенных темными урманами. Угрюмость, дикость, первобытность, подавляющая мощью и непреодолимостью. Чужеродными и ненужными были мы в том мире, живыми песчинками среди торжества природы…