Иметь и не потерять

Утро выдалось волглым, пасмурным. Решили идти полями, и, только выбрались на опушку леса – свежий след соболя. И как его собаки не засекли? Видимо, где-то стороной проскочили. А нам уже не до соболя. Силы на исходе, а до Пролетарки еще километров десять. Идем, молчим, каждый свою думку тянет, а скорее всего, их, четких, уже и не было. Только выбрались на покосы, видим – прет кто-то на лошади в санях. Обрадовались. По масти лошади узнали Гошку Алычанова, татарина. Он промышлял поблизости от Пролетарки и только днем, и на лошади: ночевать в избушках боялся. «Там шайтан!» – говорил.

Поздоровались. Он только из дома выехал. «Соболь видел?» – спрашивает. Мы ему про свежие следы и сказали. За это Гошка дал нам хлеба и довез до самой деревни. А у Макарыча баня наготове, будто чувствовал, что мы в тот день выйдем из леса. А вернее – суббота на дворе выстоялась. Мы-то счет дням потеряли. И какая это благодать, когда знаешь, что окружавшие тебя люди всегда рады твоему возвращению, и возвращению не простому, а особо опасному, когда на столе ждет сытая и горячая еда, а отмякшее под хлесткими ударами березово-пихтового веника давно не мытое, исстрадавшееся тело блаженствует! И вряд ли кто иной, кроме охотника-промысловика, да еще, возможно, геолога может почувствовать и душевно оценить эту благость…

3

И еще один выход с Тегуса до сих пор помнится. Тогда уже другую сторону товарищеской поддержки пришлось испытать. Забросили нас вертолетом до пятого лесного профиля втроем: я, Валерка и Николай Иванов. У Валерки на тот раз собак не было. У Меня: Тегус, Найда, Юкон и Ласка – молодая собака, взятая у одного из наших охотников для натаски. У Иванова – две собаки. Обе, как потом оказалось, нерабочие. От профиля до моей избушки в вершине Тегуса прошли пешком. Это не так далеко.

Обосновались. Промышляем. Иванов все поблизости от профиля ходил со своими собаками – боялся заблудиться. Взял он одного соболька, да и то с помощью моих же собак.

Пришло время выбираться из леса. А снегу к тому времени навалило по колено. Стали мы на лыжи, как обычно, в четыре часа утра, и двинулись строго на запад, чтобы с рассветом увидеть на той стороне болота стенку леса в вершине Малой Урны. Обычно, в ясный день, заметно лишь тонкую полоску на горизонте, будто кто карандашом прочертил по краю неба. На эту полоску и двигаемся. От Урны, через Веснянку, ищем вершину Кедровой, а с нее выходим в верховья Аю. Дальше – строго на юг, к Пролетарке.

Потянулись мы с Валеркой по очереди, топчем лыжами тропу. Иванов, ссылаясь на больное сердце, двигается сзади. За ним – собаки: по глубокому снегу они иначе не пойдут. А Найда была в положении и плелась после всех. С собой мы несли лишь еду да «тозовку». Кто топтал на лыжах тропу по глубокому снегу, тот знает, что это за адский труд. Лыжи валятся чуть ли не до земли. На них обрушивается снег. А под снегом то кочки, то валежник или горелыши, то крепкая, как проволока, трава. Ноги долго не выдерживают такого напряжения, немеют, схватываются судорогой. И не только ноги – спину ломит, по лопаткам жаркий пот плывет, шапка на голове преет… Валерка ходок неважный, и основная нагрузка падала на меня. «Потопчи хоть немного», – обратился я после очередного запала к Иванову. А он: «Не могу. Опасно. У меня ишимия…» Плюнул – и снова вперед до потемнения в глазах.

Вершину Малой Урны миновали к вечеру и уже в сумерках вышли к избушке на большой Урне. Избушку никто не посещал с самой осени. В дожди крыша текла, на нарах и на полу ошметки наледи. В окне нет стекла. Решили спуститься к балку. Это под увал, путь знакомый. В балке кое-как и перекоротали ночь.

Утром двинулись к вершине Аю. Отошли прилично. Хватились – Ласки нет. Собака чужая – я за нее в ответе. Последним уходил Иванов, и он должен был закрывать балок. Ласка молодая, неопытная – могла остаться в балке. Озлился я на Иванова: «Застрелить тебя мало!» – кричу. А он только глазами моргает. Отдал я им «тозовку», пушнину и налегке решил вернуться в балок – в надежде догнать напарников где-нибудь на подходе к избушке Макарыча, в верховьях Аю. И, как назло, отошел я от ребят километра на два – сидит на сосенке глухарь, да близко, а стрелять не из чего. Вовсе огорчился, и мысли потянулись какие-то невеселые. Что-то тревожило душу. Пришел к балку. Точно – он не закрыт, но Ласки там не оказалось. Ушла назад – в избушку. Двинулся туда, а это километров двадцать пять. Добро, что лыжню не замело снегом. Хотя и не совсем она была чистой, но все же идти по ней несравнимо легче, чем по целинному снегу. К вечеру дошел, а Ласки и там нет. По следам понял – побежала к основному зимовью. Видимо, придремала она в балке, а когда очнулась – нас уже не было: вот и понеслась, по глупости, на обжитое место. А туда идти одному без продуктов и оружья – гибельное дело…