На второй год я взял с собой Геннадия Шмакова, давнего друга-поэта, охотника-любителя, но не таежника. Бывал он в тайге несколько раз, но все в ближних, обжитых угодьях. Да и то больше отдыхал, чем промышлял. Взял он двух собак: кобель у него был свой, а вторую где-то не то купил, не то выпросил. Поглядел я на этого охотника в Тарском аэропорту – смех: на ногах кеды «прощай молодость», ружье – двустволка двенадцатого калибра, ящик с патронами, и ничего съестного. Но, думаю, пусть летит, все веселее будет. Хотя и ответственно это для меня – неопытный человек в большом лесу – мало ли в какой переплет может попасть, а отвечать придется мне, организатору промысла, но где наша не пропадала. Уж больно долго и настойчиво упрашивал меня Генка взять его в тайгу. Погрузились на Ми-2, а места в том вертолете в обрез: кое-как устроились на мешках. Я посунулся поближе к кабине, чтобы показывать пилотам места, а Генка среди собак скорчился – сидит, прижатый к стенке, но терпит, молчит, не подает вида, что терпенья этого надолго не хватит. Добро, нешибко долго лететь.
Зависли в знакомом месте. Собаки вперед. Мы за свои вещи – давай их сбрасывать на землю, а Генкин сундук уперся во что-то в дверном проеме и ни туда – ни сюда. Пилоты торопят. Им висеть долго не выгодно – горючка улетает в два раза быстрее. Поднатужился я, выталкивая застрявший ящик, и располосовал себе руку о его жестяную обивку. Боль стрельнула к локтю, кровь потянулась ручейком по запястью, а Генка растерялся и вместо того, чтобы принять от меня кое-как протолкнутый наружу ящик, забегал туда-сюда. Тут еще мои собаки напали на его собак, и он кинулся их разнимать, да прямо к хвостовому винту. В такой ситуации и меланхолик закипит. А я и без того взрывной, вовсе рассвирепел – во всю горловую силу обложил Генку троекратно и тем спас его от смерти: голова его совсем близко была от вращающегося до едва видимого круга заднего винта вертолета. Кое-как, с нервами, жуткой опасностью, высадились. Давай таскать вещи к избушке, а у Генки на ногах боты, куда ему в няшу. Плюнул и приказал сидеть на бугре, принимать рюкзаки. А тут другая беда: сайбу свалил медведь, и, видимо, еще летом. Подгрыз столбы и свалил. Все, что в ней было: мука, макароны, крупы, сахар, сгущенка, лекарства в таблетках и пузырьках, керосин, охотничьи боеприпасы – кончил. Что мог – съел, остальное перемолол и перемешал с землею до непотребности. Хорошо, что кое-какие запасы мы взяли, на всякий случай, с собой, хотя я и не предполагал о вероятности такого разгрома. И повезло, что зверь в зимовье не проник, а то бы и там натворил дел.
Решил я уйти на дальнюю избушку – там промышлять и по возможности обеспечивать себя питанием. Говорю Генке: «Я пойду на север, за “косой” профиль и пробуду в другом зимовье дней десять, а ты живи здесь, ходи по бугру, вдоль речки, промышляй, охоться на рябчиков и косачей, но к избушке возвращайся до темноты, а то заплутаешь…» Взял я с собой пару булок хлеба, сухарей и за один день одолел лесные дебри к устью речки Березовой. По пути еще в известных мне местах ловушки ставил.