Иметь и не потерять

Двинулись к устью Горелой рано – километров двадцать пять идти, в день только-только можно уложиться. В декабре светового времени с воробьиный поскок. Дорога туда мне знакомая. Хоть и напрягаемся, но и собак слушаем. Выбрались на «профиль». До Санькиной избушки осталось пару километров. Хоп – собаки загнали на пихту соболя! Я из винтовки попал ему в голову, а он застрял в развилке. Да на самом верху! Давай я стрелять в эту ветку, надеясь ее перебить. Раз десять выстрелил – бесполезно. А в таком случае зло во мне поднимается – пулей уже никуда не попаду. Забираю у Витьки пятизарядку – уж с нее-то трудно смазать. Бах, бах – четыре раза отгрохотал, а Витька мне так спокойно: «Михалыч, последняя пуля осталась. Больше патронов нету, а нам еще обратно идти». Присел я на колодину, чтобы успокоится, а время не терпит. Дело к вечеру, час, полтора, и темнота наплывет. «Будем рубить!» – решаю. Жалко дерево, да иного выхода нет. Бросать добытого соболя не только в убыток, но и нельзя по таежному поверью: удача навсегда отвернется. А я таежные законы уважаю – есть в них своя истина, проверенная годами. Пойдешь поперек – все: лес упрямства никому не прощает…

Взялись мы за топоры. Рубим, рубим. Собаки вокруг вертятся, посматривают вверх. Набиваю ладони о топорище, а сам думаю: «Упадет пихта – сколько снега взорвется, где будешь искать этого соболя…» Но начатое дело продолжаю, как бы по инерции. Топоры звенят от крепкой древесины. Удары по рукам отдаются во всем теле. Кое-как, в ядреном запале, дотюкали толстенный ствол – пошла в наклон пихта. Еще пару ударов, и она, ломая все перед собой, рухнула, как бомба. Снегу поднялось столько, что собак не видно. Подождали, пока он осядет, и давай искать соболя. Все излазили, до земли прощупали, собаки извертелись – нет зверька и все тут. Отлетел, видимо, он при ударе куда-то. А куда? Где? Оглянулся – а метрах в двадцати стоит мой молодой пес Аяврик и держит соболя в зубах. Вот тебе и первогодок. Забрал я этого соболя – и на лыжи.

Пока выходили на Санькин путик – затемнело, а следов нет. Собаки, все четыре, рядом бегут. Вот и визир. От него до избушки меньше километра, и обычно Санька, возвращаясь с охоты, всегда выходил на него. Лыжни нет. Вокруг чистый снег. Понял я, что Санька по каким-то причинам в этот сезон не промышлял.

Осталось до избушки метров двести. Собаки заволновались, забегали и как рванут в сторону, и сразу залаяли взахлеб. Из-за деревьев черная громада нарисовалась. Лось! Я выхватил у Витьки пятизарядку и давай палить. А он дослал в накопитель патроны с картечью. Тот, единственный, пулевой, оставшийся от стрельбы по веткам, вновь оказался последним. Ясно, что такую махину, как лось, картечью враз не свалишь. Рванул зверь в лес. Собаки за ним. Минут пять прошло, слышим – залаяли. И на одном месте. «Все, – говорю, – поставили!» Бросили мы на снег рюкзаки и прямиком на лай. Прибежали. Собаки крутят на месте лося, а он заметно на переднюю ногу припадает – значит, ранен.

Подкрался я шагов на пятнадцать и выстрелил зверю в шею. Лось упал, но еще не замертво – может любую из разъяренных собак ударить ногой, а это смертельно. Снова пришлось стрелять зверю между ушей. На том и закончилось все.

Когда стали разделывать лося, то заметили, что картечь от первых моих выстрелов прошила ему лопатку во многих местах. Обречен был зверь.

Из Витьки помощник почти никакой. Так, где одну ногу подержит, где другую. А я был в штормовке – я всегда, если не шибко холодно, надеваю свитер, а на него штормовку, так легче ходить. Работая внаклонку, волей-неволей обнажаешь поясницу. А я вспотел, когда бежали на лай, и ветерок стылый потянул в ночь. Чувствую – спину леденит, а останавливаться некогда: задубеет туша на морозе – тогда ее ничем не возьмешь. Костер хотя и горел, но толку от него немного: так – светил мало-мальски – и то ладно.

Часа три я возился с лосем – до полноты ночи. Огонь трепетал в костре. Собаки рядом вертелись. Отмахну пласт брюшины, кину – они хватают. Разложили мы куски мяса по снегу, присыпали сверху и пошли в избушку. Дрова рядом, заготовлены еще в прошлую осень. Сухие, отменные. Давай мы печку топить. А избушка настыла без хозяина, много нужно тепла, чтобы ее прогреть. Но худо-бедно переночевали.

Утром я поглядел, а молодой Аяврик обожрался, идти не может. Давай мясо на Санькину сайбу таскать Вертолет за нами прилетит – заберем. Двадцать пять километров для той машины не расстояние. А таскали как: положишь в рюкзак кусок килограммов на тридцать – и пошел. Тут я и добавил еще к ночной простуде холодных процедур: мясо за ночь замерзло и стылым камнем спину утюжило.

Перенесли все мясо и решили возвращаться в свою базовую избушку. Глядь, а молодой кобель обожрался и идти не может, раздуло его пузырем. Маялись, маялись с ним, я и говорю Витьке: «Пошли, оклемается – прибежит. Лыжня накатана, не заплутает…»