Иметь и не потерять

Где-то через полчаса-час уловил какой-то рокот. Вначале подумал – грезится. Приоткрыл веки, послушал – нет, гул реальный и все сильнее и сильнее становится. Крикнул Витьку, а вместо него в дверях другой Витька появился – Червяковский. Вмиг пронеслась какая-то сторонняя мысль – спасены! Ну, разговоры: как да что, да откуда.

Оказывается, он проехал в нашу базовую избушку на снегоходе от самого Васисса, по болоту, с напарником. Никого нет, а печка еще теплая. По лыжне они и отыскали нас.

Положили меня на нарты, зацепили их за снегоход – и назад тихим ходом. Только выбрались на болото – снова гул. Вертолет! А день хмурый, куржаком все засыпало. Сверху весь лес в таком случае, как одно заснеженное поле. Но пилот уже знал мою точку, Вышел прямо на нее. В салоне: директор госпромхоза Смирнов и медсестра. Она сразу вкатила мне два укола – и на носилки.

Поднялся вертолет и в Тару. Там уже ждала нас скорая помощь. Меня в больницу, а я во всем таежном, закопченный, в старой одежде, в чирках. Волнения – никакого. Да и боль поутихла после уколов. А за Витькой уже брат Вовка приехал на машине, ждал нас. Витька со мной до самой приемной дошел. «Пока я то-се, – наказываю ему, – сдай пушнину в госпромхоз и забери в город собак…»

Рассказал я врачу все по порядку и про понос после оленьего мяса не утаил. Смотрю – еще один доктор явился. Поговорили они, и в коридор, зашептались, а дверь оставили приоткрытой. Мне все слышно. «Надо его в инфекционное отделение, – говорит тот, что пришел. – Видимо, у него брюшной тиф…» Заиграло во мне несогласие. «Э, – думаю, – не вылечат они тут меня, а угробят…» И тихонько шасть из больницы. На машину к Вовке – и на автовокзал. Купили мне билет, и я решил позвонить Смирнову. «Ты где? – спрашивает он. – Тебя уже милиция разыскивает…» Рассказал, что да как, и в город. А там уже секретарша растрезвонила всем, что меня везут, замерзшего.

Дома посоветовался с женой – она врач, и в больницу, сдавать анализы.

Вечером звонок. Открываю – стоят мои охотники, и глаза у всех округлились. Оказывается, они, поверив слухам, решили выразить моей жене соболезнование. Сашка Болотский даже предлагал венок купить и с ним заявиться. Да решили вначале узнать, когда похороны…

Стоят, растерялись. Я им: «Чего стали? Проходите…» Они и рассказали про свой конфуз. Радость, разговоры. Ну а после выпили за общее здравие…

4

В один из сезонов напросился со мной в большой лес, как я зову свой участок на Егольяхе, художник Владимир Иванович Тумашов. Год был урожайный на ягоду, и я решил залететь в угодья пораньше, чтобы побрать клюквы на сдачу в госпромхоз, да и себя не обидеть. Вышли мы на болото в самое клюквенное место, а там все исхожено медведем. По следам, оставленным на грязи, я понял, что лакомилась ягодой медведица с медвежатами. Иметь дело с медведицей при лончаках – опасно: зверь с малышами непредсказуем. Но и уходить с освоенного болота, искать ягоду где-то в другом месте только из-за того, что звери там набродили, неразумно. Пришлось таскать с собой карабин на всякий случай. Но с неделю мы брали ягоду без происшествий.

К концу октября я добыл одну белку, чтобы определить состояние меха. Мы всегда, независимо от календарных сроков, твердо устанавливающих дату открытия промыслового сезона, прежде чем начать промысел, отстреливали одного, двух зверьков на пробу. Если мех оказывался выходным – начинали охотиться, если нет – ждали, несмотря на то что официальная дата открытия охоты уже наступала. Взятая белка была еще не с совсем дошедшей остью, и я решил, пока есть время, вести новый путик. Взяли мы продуктов на несколько дней и пошли правой стороной Егольяха, к устью речушки Ножевой.

Идем себе в радость. Я затеси делаю на деревьях, Владимир Иванович кое-какой валежник с путика убирает, ветки кустов заламывает. Погода солнечная, с легким морозцем. На хвое и ветках иней блестит, переливается перламутром. Каждое дерево свою песню поет. Свои звуки гонит в пространство. И только человеку кажется, что лес застыл в настоявшейся тишине. На самом деле это не так: лес поет, но нам не дано слышать эту песню. Вернее, дано, но не всем, а лишь тем, кто может воспринимать ее не ухом, а душой. В гармонии с природой и воздух, чистый, бодряще холодный, что родниковая вода, отзывчивый на любой тонкий, даже кажущийся, звук. Он распирает легкие до беспредельной глубины, до сладкого замирания. Взгляд, обостренный прозрачностью воздуха, благостно плывет и плывет от залитых солнцем искрящихся, задернутых легким маревом радужных оттенков лесных пространств, к широкому окоему, залитому тончайшей лазурью. Плывет и не может остановиться, сосредоточиться на чем-нибудь едином. Так притягательны все краски позднего осеннего леса, и нет в нем чего-то особенного, что фиксировало бы взгляд – красота его цельна и разорвать ее, даже мысленно или бессознательно, невозможно.