Как-то само собой, увязавшись с набожней соседкой, стала Клавдия посещать церковь. Таясь, правда, и от дочерей, и от знакомых, и от сослуживцев. Но душа мало-помалу успокаивалась, светлела, отмякала. Уже с материнской нежностью, глубоким умилением наблюдала она, как с причмокиванием потягивала соску, надетую на молочную бутылочку, вторая внучка – малявка, названная Надеждой, и крепла у нее уверенность в том, что выдержит она все ради счастья этих малюток, выдержит и возрадуется, глядя на них, светлых и здоровых. А как состарится, как они совсем повзрослеют и наражают правнуков – успокоится наконец ее душа, осветлится целиком и полностью, а там и до бога недалеко…
И почти сбылись ее мечты: разлетелись девчонки по своим гнездам, семьями обзавелись, детьми, а когда соберутся все вместе – счастье-то какое! Любуйся – не налюбуешься. Слушай – не наслушаешься. И все к ней, к бабушке и прабабушке: и за советом, и за радостью, и за утешением. И на всех у нее хватает сердца. Потому что вымучено им и это счастье, и эти радости, и даже эта жизнь. Да и Толик со Славиком души в бабушке не чают, заботятся, ухаживают, можно сказать, лелеют, и жены достались им под стать. И слава богу, в теперешнее-то время… Эмма тоже живет в радости и спокойствии, тоже с детьми, хотя и вдалеке – муж у нее военный. Одной из всех ее дочерей выпало счастье. Да и то сказать, от доброго дерева и добрые отростки идут: отец-то у нее – Иван Иванович, милейший человек был…
Клавдия Петровна вдруг вздрогнула, будто кто-то подтолкнул ее изнутри, резко вскинула голову и широко открыла глаза. В кухне было пусто. Где же Вика? Куда заветрогонилась? А материнское сердце-вещун уже било тревогу…
Нет-нет да и узнавала Вика приметы старого города, и воспоминания захватывали ее в жгучие тиски. Вот он – отчий край! Нигде и никогда не испытывала она подобного состояния, не трепетала так в эфирном свете ее душа! Вика не отдавала себе отчета, куда идет, что ищет, зачем? Ноги несли ее к реке, к тому возможно уцелевшему скверу, который она так любила тогда, работая официанткой на речном сухогрузе…
То первое, навигационное лето, было жарким. За день корпус сухогруза накалялся так, что дышать было трудно. Даже прохлада, отданная рекой, не спасала. В свободное от работы время Вика забиралась в свою служебную каюту и лежала на тахте, стараясь уловить малейшее движение воздуха из открытого окна. В первое время ей нравилось это медленное движение вдоль чудно-зеленых берегов, на которых нет-нет, да и вырисовывались редкие домики поселков, с покачиванием на седых бурунах, с долгими стоянками у деревянных, наспех устроенных причалов. Нравилось неторопливое хождение по пристани от одной торговки к другой, покупать овощи, рыбу, варенья…
Потом Вике опостылело это однообразие, неприятная дрожь пола под ногами, устойчивые запахи мазута и нагретого железа, полусонная обстановка, жаркие, до головной боли, дни. Одно ее утешало: на самоходке было немало холостых мужчин, включая капитана, и уж где, как ни на нем, Вика красовалась единовластно. Она гордо носила кудреватую голову на длинной шее, покачивала тонким и гибким телом, вроде бы не замечая неравнодушных взглядов, а на самом деле улавливая малейшее движение глаз и радуясь, и торжествуя. Почти ушел из души, далеко-далеко отодвинулся в памяти Николай Плахин, лишь по сынку Толику иногда печалилось сердце, скучая. Да и дом не забывался: «Как они там вдвоем с Эммой управляются с тремя детьми? – мягкой волной обдавали ее теплые мысли. – Мамуля работает, а Эмма в институте учится? Даже при том, что малыши ходят в садик – хлопотно…»
Чаще других в буфет стал забегать капитан Андрей Чайков, блестел черными глазами:
– Ну как, не обижает команда?
– Нет, что вы! Ребята все хорошие. Жарко только.
– Лето. – Мило улыбнувшись, он быстро уходил. То ли опасался лишних разговоров, то ли Вику: держалась она просто и непреклонно, хотя капитан ей нравился.
Как-то она не пошла на пристань в очередную остановку и по привычке уединилась в своей каюте. Лежа на тахте в одном купальнике, она почти задремала, когда раздался стук в дверь. Вскочив и быстро накинув халат, она крикнула:
– Да-да.
В каюту вошел красный от жары и смущения капитан:
– Заскучал, – одарил он Вику своей неизменной улыбкой. – Дай, думаю, зайду поговорить…