Империализм как высшая стадия «восточного деспотизма»

Народное недовольство возбуждает аристократия: мелкие крестьянские хозяйства, кредитованные крупноземельными землевладельцами, разоряясь, переходят под контроль знати — тем самым знать приближала окончание «династического цикла»[69]. Самодержавные порывы лидера аграрной деспотии также сдерживает именно аристократия, часто представленная в законосовещательных институциях, подобных древнеиндийскому паришаду или китайскому Секретариату. Они становятся политической гарантией латентно разворачивающейся «чиновничьей приватизации», проходящей под лозунгом «Государство — это я». Подспудно тлеющий конфликт между государем и чиновничеством выходит наружу, принимая форму острого вооружённого противостояния. В такие моменты идёт борьба не за пролонгирование жизни централизованного государства, не за «отсрочку» конца «династического цикла», а за его «отмену» путём грубого вырывания его корня — непокорной бюрократии. Это характерно для периодов укрепления власти правителя в середине «династического цикла», когда власть государя уже достаточно сильна, чтобы править без опоры на представительные органы, с которыми деспот вынужден считаться в остальное время[70], но ещё слишком слаба, чтобы распоряжаться жизнью подданных без последствий. Казнь знатных сановников сдерживается традицией, нарушить которую может лишь мандат от «народа». К нему и обращается в такие моменты деспот, знающий о недовольстве улицы разрывом доходов и показным богатством феодальных фамилий. Преследуя цель ослабить влияния аристократии, прежде всего, всемогущего сановника Сухры, Кавад I обращается к популярному у простонародья маздакизму, провозглашающему всеобщее равенство и общность имущества, распространяющегося и на жён. Матримониальные барьеры между простолюдинами и знатью исчезают, что ослабляет позиции аристократии. Кристиан II предпринимает попытку запретить в Зеландии продажу свободных людей, чтобы ослабить позиции дворянской камарильи[71].

В периоды войны государя с аристократией резко ускоряется социальная мобильность: на смену казнённым аристократам приходят нуворишии конкурирующие чиновники, помнящие судьбу предшественников и оттого гораздо менее самостоятельные и инициативные. Террор против феодальной элиты возвышает безродных военных авантюристов, подобных Василию Грязному, Фёдору и Афанасию Вяземским, Малюте Скуратову, готовых рисковать своей жизнью, подобострастно служить государю, проявляя огромную жестокость. Государь, использовав их для исполнения самых аморальных и опасных поручений, вскоре начинает желать избавиться от них: они приобрели чрезмерное влияние, возбудив при этом против себя огромную ненависть народа. Государь избавляется от них разными способами: отправляет на осаду сильной крепости — так погиб Малюта во время боя за Ригу, не выкупает из плена, как Василия Грязного, или казнит, как Фёдора и Афанасия Басмановых. За них, безродных карьеристов, никто не заступится, а ограничения традиции благодаря их же усилиям больше не действуют.

Подобная борьба принимает характер экзистенциальный коллизии между стремлением государя к абсолютной власти и желания наиболее могущественной и независимой части общества — аристократии — отстоять те оазисы гражданской свободы, существование которых допускает технологическое несовершенство деспотии. Именно аристократия, традиционно эксплуатирующая крестьянские массы, презираемая ей, парадоксально становится передовым эшелоном борьбы не за её собственные привилегии, а за общечеловеческие права вообще. Имеющая корнем своей силы потомственное землевладение, если и дарованное государем, то очень давно, только она может стать препятствием на пути абсолютизации деспотизма. Недаром политическая эмансипация, как свидетельствует опыт Славной революции, начинается с «верхов», через механизм правового государства и «благотворной обратной связи» спускаясь всё ниже по социальной иерархии, доходя в итоге до тех самых низкостатусных групп, являвшихся основными проводниками антифеодального террора в периоды войны царя с аристократией.

Чаще всего подобные попытки форсированного построения ничем не ограниченного деспотизма — «тоталитаризма», как окрестят его в XX веке, — заканчиваются провалом. Государя или свергает сама аристократия (как Кавада I, Кристиана II), или, воспользовавшись ослаблением правительственной армии, это пытаются предпринять иностранные войска — эфталиты в Персии и крымские татары в России. Государство, разорённое внутренней смутой и внешним противостоянием, лишь ускоряет свою роковую поступь к краю зияющей бездны «династического цикла».

Некоторые выводы