Империя пера Екатерины II: литература как политика

Торжественное возвращение воспринималось многими (и подавалось самой Екатериной) как знак ориентации власти на новую культурную политику – развитие просвещения и дальнейшей европеизации общества. В своей «Эпистоле И. И. Шувалову» (стилизованной под ломоносовский стиль!) Державин декларировал:

Во дни Минервины, в Екатеринин век,
Достоинств таковых потребен человек.
Ты будешь мудрою водим ея рукою,
Блистать парнасскаго эдема красотою;
Сады твоих доброт среди созрелых лет
Размножишь более, чем где их видел свет[163]

.

Однако ни милостивый прием, ни чины и награды, ни приглашение Шувалова в интимный кружок приближенных императрицы не сделали бывшего «властелина» (так называет его Державин в своей эпистоле) «своим» человеком. Салон Шувалова, куда приглашались все известные писатели (в том числе и Державин), раздражал Екатерину[164]. Раздражало и пугало императрицу его масонство, его покровительство Н. И. Новикову, его благотворительная деятельность. Философ-вельможа был известен своими политическими проектами, составлением нового Уложения (не удавшегося Екатерине), где идея «верховенства» законов возвращала к старому вопросу об ограничении самодержавия.

Безусловно, взгляды осторожного Шувалова были весьма умеренны и консервативны, тем не менее именно его имя первым пришло в голову Екатерине, прочитавшей анонимные «Вопросы». Екатерина интерпретировала полученную статью в духе очередной дворцовой интриги, затеянной умелым мастером. Ей казалось, что после смерти Никиты Панина (в 1783 году) Шувалов может стать объединительным центром всех недовольных. Она прочитала эту статью не в контексте политической дискуссии, а в контексте старой закулисной придворной борьбы.

Екатерина, как свидетельствуют ее мемуары, ненавидела всех Шуваловых, а Ивана Ивановича в особенности. В письме к С. Понятовскому от августа 1762 года Екатерина охарактеризовала Ивана Шувалова как «самого низкого и самого подлого из людей» – якобы за то, что в письмах к Вольтеру он распространял слухи о первостепенной роли Дашковой в перевороте[165]. Между тем, помимо европейских дел, гнев Екатерины был вызван приближенностью Шувалова к Петру III, а также его «нерешительным» поведением в те июньские дни дворцового переворота. Одно чрезвычайно «просительное» письмо Шувалова к Григорию Орлову, написанное по-французски и относящееся к 1762-му – началу 1763 года, проливает свет на тогдашнее положение бывшего фаворита: «Сие, может быть, заставит меня изменить намерения мои касательно путешествия. ‹…› Наконец я остался бы при дворе, уговариваемый многими лицами. Ваше сиятельство, можете быть уверены, что даже и в то время не выпрашивал я ни почестей, ни чинов, ни богатства. Я отказался от места вице-канцлева, от поместьев, чему много есть свидетелей, и особливо Гудович, в присутствии котораго я на коленях просил у него милости – уволить меня от всяких знаков его благоволения. Приверженность моя к ея императорскому величеству ныне славно царствующей государыне должна быть известна всем лицам, с коими я веду знакомство. ‹…› Я даже отваживался на некоторыя меры в ея пользу, и некоторыя лица подтвердят это. В течении прежняго царствования видел я, что дела идут в ущерб общественному благу. Я не молчал. Слова мои были передаваемы. Со мною стали обращаться холоднее, и я изменил мое поведение. Напоследок я стал удаляться не только от двора, но и от его особы. ‹…› Не буду излагать моих мыслей относительно всего этого зла, которое угрожало нашему отечеству: я имел случаи обнаружить перед вашим сиятельством чувства мои и был бы счастлив, если бы вы то припомнили. ‹…› И в это августейшее царствование я один забыт! Вижу себя лишенным доверия, коим пользуются многие мне равные»[166].