Империя пера Екатерины II: литература как политика

Самым вызывающим было то, что упреки исходили, как полагала императрица, от Ивана Шувалова, свидетеля не только последних успехов европейского либерализма, но и гораздо менее просвещенных событий в России с 1740-х годов (начало его фавора) до смерти Елизаветы Петровны в декабре 1761-го. В те годы Шувалов не только не критиковал «зло правления», но и сам принадлежал к тому клану, который творил беззаконие. Последний фаворит Елизаветы Петровны был вознесен в своей карьере при дворе отнюдь не благородным служением отечеству, а благодаря огромному влиянию всесильного клана – своих двоюродных братьев. Петр Шувалов был, так сказать, «олигарх» елизаветинского времени, имевший винные и табачные откупа, монополии на сальные, рыбные, тюленьи промыслы. Владелец металлургических заводов на Урале, он буквально диктовал Сенату и царице те законы, которые способствовали его собственному обогащению. Князь М. М. Щербатов в своей книге «О повреждении нравов в России» свидетельствовал: «Но с возвышением его неправосудие чинилось с наглостью, законы стали презираться, и мздоимствы стали явныя. ‹…› Самый Сенат, трепетав его власти, принужден был хотениям его повиноваться…»[171]

Его брат Александр Шувалов не только заведовал при Елизавете Канцелярией тайных розыскных дел, но и сам любил присутствовать на допросах. В начале 1762 года, еще при Петре III, Канцелярия была упразднена, но Александр Шувалов продолжал оставаться в силе и получал награды и чины от покойного мужа Екатерины. По восшествии на престол Екатерина отправила Александра Шувалова в отставку. Эти стародавние времена чрезвычайно отчетливо хранились в памяти Екатерины. Вся история публикации «вопросов» в «Собеседнике» 1783 года может быть правильно проинтерпретирована только с учетом того исторического контекста, в котором Екатерина видела своего «оппонента».

Критика со стороны Ивана Шувалова, не осмелившегося бранить государственные нравы и обычаи в эпоху всевластия его двоюродных братьев, а теперь критикующего власть и уклад, привела Екатерину в негодование. Она была глубоко уязвлена тем, что теперь Шувалов, имевший харизму просвещенного мецената, обласканный Европой, воспользовался той свободой слова, которую она же и предоставила, с тем чтобы укорять ее в «промахах» правления. Эти же «промахи», в ее представлении, не могут идти ни в какое сравнение с «прежними временами». «Вопросная» статья задевала болезненные и принципиальные для Екатерины темы. Речь шла о том, как оценивать это прошлое (все более и более делающееся платформой для всех недовольных ее правлением), как очерчивать его границы – от Петра I до Анны Иоанновны (как это делал Державин в своей «Фелице») или идти еще дальше – до Елизаветы Петровны и Петра III?

Екатерина воспринимает этот неожиданный удар как внутреннюю интригу, как новую попытку умалить или скомпрометировать ее заслуги перед лицом Запада (Шувалов здесь – человек Запада, имеющий теснейшие связи с европейскими либералами и уже однажды сильно скомпрометировавший новоиспеченную монархиню в письмах к Вольтеру). Не имея возможности наказать противника (и тем самым еще более скомпрометировать себя перед европейской элитой), Екатерина решает прибегнуть к наиболее цивилизованной и наиболее модной форме полемики в «республике письмен» – к открытому и галантному диалогу. Она помещает – рядом с вопросами – свои ответы, саркастические и уклончивые, соответствующие всей поэтике журнала[172]. Это совместное сочинение с новым названием «Вопросы и ответы с приобщением предисловия» появилось в 3-й книге «Собеседника». Отшучиваясь от вопросов в стиле придворных галантных игр, кружкового состязания в остроумии (весьма популярных, хотя и не слишком остроумных), Екатерина смягчает ситуацию и вынимает пулю из уже заряженного пистолета: «6. От чего не только в Петербурге, но и в самой Москве перевелися общества между благородными? – На 6. От размножившихся клобов» (V, 53).

Лишь ответ на 14-й вопрос (приведенный выше) выдает явное раздражение. Прокламируя разрешенное в ее время «свободоязычие», Екатерина ссылается на «предков», каковые не имели этой привилегии. Упоминая предков и старые времена, Екатерина обращается именно к Шувалову, к тому, кто видел и знал эти прежние времена. От туманных аллегорий императрица переходит в некоторых ответах к более ясным намекам: она сразу дает понять Шувалову, что догадалась о его авторстве: «16. Гордость большой части бояр где обитает, в душе или голове? – На 16. Тамо же, где нерешимость» (V, 54).

Обличение боярской спеси (Фонвизин метил в приближенных Екатерины) императрица переадресовала Шувалову, прибавив к портрету «нерешительного» дополнительный штрих – «нерешительный» страдал, как показывает Екатерина, еще и гордыней! Екатерина сознательно пытается вытеснить возникшую дискуссию о степени просвещенности и либеральности ее правления из сферы серьезного обсуждения в сферу комического зубоскальства, в, так сказать, «фехтовку à l’armes courtoises»[173].

Екатерина-Дедушка в споре о прошлом и настоящем