Империя пера Екатерины II: литература как политика

Этот «припев» возник в «Былях и небылицах» лишь однажды и только в связи с указанной дискуссией. Неприятный вопрос о незаслуженном возвышении «шпыней» перебивался «кашлем» дедушки для комического отстранения. В таком окарикатуренном виде снижался содержательный пафос, а сама полемика встраивалась в общую парадигму «Былей и небылиц», с подтруниванием над приближенными и ориентацией не на сатиру и дидактику, а на легкий смех в духе persiflage и на «галиматью».

Вслед за чтением 14-го вопроса, с кашлем и перебивками, возникает тема шутовства и шутов, которых дедушка «по имянам знает». Анонимный автор осмеливается сравнивать современное состояние с прежними временами, когда «шуты и балагуры» не брались в службу и не награждались. В ответ Екатеринин дедушка приводит примеры из двух эпох – Петра I и Анны Иоанновны, указывающие на то, что «шуты и балагуры» в те времена занимали не только места в придворном салоне (как Лев Нарышкин), но и на высших государственных постах! Шутовство же прежних шутов, по мысли Екатерины, не идет ни в какое сравнение с невинными забавами ее приближенных.

Если о «ледовой свадьбе» и об унизительных представлениях придворного шута Анны Иоанновны М. А. Голицына уже писал Державин, то Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор Петра I впервые открыто был упомянут именно здесь[176]. Собор, кощунственная пародия на церковные (и православные, и католические) ритуалы, существовал с 1790-го до середины 1720-х годов. Екатерина упоминает отца и сына князей Ф. Ю. и И. Ф. Ромодановских, занимавших шутовской пост «князя Папы» (назывался также «патриархом» и «князем-кесарем») и участвовавших в буйных оргиях Петра. При этом сын сменил отца не только на этом посту, но также и на должности главы Преображенского приказа, будущей Тайной канцелярии. В сентябре 1721 года, по случаю празднования Ништадтского мира, был организован маскарад и шутовская свадьба П. И. Бутурлина. Во время маскарада участники переправлялись на плоту, а в особой бочке сидел человек, одетый Бахусом. Вообще, оргии Собора были декорированы как мистерии Бахуса[177]. В маскарадах постоянно участвовала «неусыпаемая обитель», особо буйная «коллегия» шутов обоего пола (из дворянской молодежи), похождения которой наводили ужас на окружающих.

Указывая на шутовские развлечения Петра I, с одной стороны, Екатерина открывала тему, которая стала одной из центральных в «Собеседнике»: постепенное разрушение петровского мифа, утверждение и манифестация своих заслуг в развитии цивилизованного государства. С другой стороны, императрица приводила наиболее выразительные эпизоды, так сказать, смеховой культуры прежнего времени, демонстрируя разницу между варварским смеховым буйством эпохи Петра Первого и Анны Иоанновны и цивилизованными литературно-журнальными предприятиями Екатерины, ее галантной придворной культурой, а также поддерживаемым ею новым шутливым стилем.

В поисках автора между ИИИ и ААА

За кулисами всего спора, безусловно, стояла Дашкова: она не только не открыла императрице, кто подлинный автор «Вопросов», но даже и не попыталась поколебать ее убежденность в авторстве Шувалова. Понимая, что Шувалову в этой полемике ничего не грозит, Дашкова «покрывала» Фонвизина, своего давнего знакомца и политического союзника по панинскому кругу. Дашкова являлась главным стратегом этого спора – именно она натравила автора «Недоросля» и бывшего секретаря Никиты Панина на «шута» и «шпыня» Нарышкина (отношения Дашковой и любимца Екатерины были откровенно враждебными).

По всей видимости, по указанию Дашковой Фонвизин написал и послал в редакцию еще одно сочинение – «Челобитную Российской Минерве от российских писателей». Статья была подписана псевдонимом «Иван Нельстецов», и уже один он возвращал читателя к теме придворных подхалимов и «шутов». Автор статьи дерзнул указать Минерве-Екатерине, что она окружена льстецами и невеждами, кои «употребляют во зло знаменитость своего положения, к тяжкому предосуждению словесных наук и к нестерпимому притеснению нас (писателей. – В. П.), именованных»[178]. Челобитная явственно намекала на гонения по службе, которым был подвергнут Державин за свою «Фелицу» со стороны его начальника А. А. Вяземского, обер-прокурора Сената. Фонвизин-Нельстецов продолжал: «Сие беззаконное определение их состоит, как мы стороною узнали, в нижеследующих пунктах: 1. Всех упражняющихся в словесных науках к делам не употреблять. 2. Всех таковых, при делах уже находящихся, от дел отрешать»[179].

Екатерина разрешила напечатать и эту статью, появившуюся в 4-й книге «Собеседника». Отсылая назад материалы для журнала, она писала Дашковой: «Возвращаю Вам действительно жалкую вещицу, которую Вы мне послали, и которая, наверное, вышла опять из-под пера автора вопросов, честь имею препроводить Вам совершенно готовую для печати рукопись, к которой я прибавила лишь одно незначительное замечание»[180].