Империя пера Екатерины II: литература как политика

Действительно, как и требовала Екатерина в письме к Дашковой, в 5-й книге «Собеседника» было помещено и «покаянное» письмо Фонвизина (также анонимно), и письмо Дашковой к сочинителю «Былей и небылиц», и «отповедь» Екатерины. Фонвизин, однако, попытался сохранить заданные им параметры диалога. В своем мнимо оправдательном послании Фонвизин, отнюдь не в «покаянном» тоне, предложил автору «Былей» написать портрет бесчестного судьи: «О, если б я имел талант ваш, г. сочинитель „Былей и Небылиц“! с радостью начертал бы я портрет судьи, который, считая все свои бездельства погребенными в архиве своего места, берет въ руки печатную тетрадь, и вдруг видит в ней свои скрытыя плутни, объявленныя во всенародное известие. ‹…› Вот г. сочинитель „Былей и Небылиц“, вот портрет, достойный забавной, но сильной вашей кисти»[184].

Екатерина не прошла мимо этого пожелания и поместила в том же номере свое «примечание» к совету автора: «Что ж касается до даннаго мне совета, чтоб я описание ябедника и мздоимца на себя взял, на то в ответ скажу, возблагодарив наперед за похвалы, в коих себя нимало не узнаю, что въ „Быляхъ и Небылицахъ“ гнусности и отвращение за собой влекущее не вмещаемы; из оных строго исключается все то, что не в улыбательном духе и не по вкусу прародителя моего, либо скуку возбудить могущее, и наипаче горесть и плач разогревающия драмы. Ябедниками и мздоимцами заниматься не есть наше дело; мы и грамматику худо знаем, где нам проповеди писать!» (V, 71).

Этот весьма примечательный комментарий обнаруживает серьезные эстетические расхождения между автором вопросов и автором ответов. Отвергая предложение написать сатиру на мздоимца и ябедника, Екатерина отказывается от навязываемых ей норм старого стиля – большого просветительского дискурса с его методом сатирической коррекции общества. Ее журнал не должен содержать «гнусности и отвращения», то есть обращаться к темным или низким сторонам реальности.

Однако комментарий императрицы отнюдь не исчерпывался заявлениями о преимуществе «улыбательного» материала, не дающего читателям повода скучать. Между строк таился самый главный пункт этого примечания – императрица давала понять, что действительное авторство «Вопросов» раскрыто. Последняя строчка ее примечания отсылала как к старым, так и к только что полученным от Дашковой текстам Фонвизина: «Ябедниками и мздоимцами заниматься не есть наше дело; мы и грамматику худо знаем, где нам проповеди писать!».

Прежде всего, говоря о грамматике и, видимо, подшучивая над собой как писателем, скромным и непретенциозным автором «Былей и небылиц», не освоившим грамматической премудрости, Екатерина намекала на популярнейшую сцену из комедии «Бригадир». Комедия была закончена Фонвизиным в 1769 году. Пьеса с огромным успехом читалась в салонах обеих столиц. Летом того же года драматург был позван ко двору, и комедия была прочитана лично Екатерине самим Фонвизиным[185]. В первом явлении I действия герои комедии ведут дискуссию о грамматике:

Советник. ‹…› Прежде, бывало, кто писывали хорошо по-русски, так те знавали грамматику; а ныне никто ее не знает, а все пишут…

Бригадир. На что, сват, грамматика? Я без нее дожил почти до шестидесяти лет, да и детей взвел. Вот уже Иванушке гораздо за двадцать, а он – в добрый час молвить, в худой помолчать – и не слыхивал о грамматике.

Бригадирша. Конечно, грамматика не надобна. Прежде нежели ее учить станешь, так вить ее купить еще надобно. Заплатишь за нее гривен восемь, а выучишь ли, нет ли – бог знает.

Советница. Черт меня возьми, ежели грамматика к чему-нибудь нужна, а особливо в деревне. В городе по крайней мере изорвала я одну на папильоты.

Сын. J’en suis d’accord, на что грамматика! Я сам писывал тысячу бильеду, и мне кажется, что свет мой, душа моя, adieu, ma reine можно сказать, не заглядывая в грамматику[186].