Империя пера Екатерины II: литература как политика

«Тайна» описывает конкретный ритуал принятия в масоны, вернее – деконструкцию инициации, вывернутой наизнанку. Поскольку общество носит название Anti-absurde, то оно управляется рассудком и избегает «нелепостей», таких как «мушьи ножки, начерченные мелом» (V, 346) – намек на циркуль, масонский атрибут. Принимаемый в ложу входит, «не имея глаз завязанных и во всей одежде», поскольку «не благопристойно в честной беседе быть обнаженным» (V, 346). Среди отвергнутых «противо-нелепым обществом» «скучных» обрядов встречается одно политическое заявление: «наше общество не посылает своих денег к чужестранцам» (V, 347) – это намек на подчиненность (в том числе и финансовую) лож иностранным основателям капитула. Важна и проскочившая в финале сатирическая «кличка» масонства – «обезьянство» (V, 352), впервые, по всей видимости, примененная к масонству в русской печати.

Это первое сочинение императрицы против масонства предназначалось для узкого круга. Масонство представало нелепой, абсурдной игрой, противоположной разумному и пристойному поведению. Ритуал, как казалось Екатерине, не соответствовал нормам светского поведения, тем более нормам поведения наследника. Anti-аbsurde предостерегал, однако, против самостоятельных связей (в том числе и финансовых) масонов с иностранными ложами, и в этом плане он адресовался Павлу, панинскому кругу, ближайшим друзьям-масонам наследника.

Показательна последовавшая вскоре история с европейским турне Павла Петровича и Марии Федоровны 1781–1782 годов, которое сопровождалось скандалами. Екатерина настаивала на «австрийском» направлении маршрута, запрещая наследнику поездку в Берлин. Она боялась установившихся связей Павла Петровича с наследником-масоном прусского двора Фридрихом-Вильгельмом, дядей Марии Федоровны. Панин же убеждал императрицу дать разрешение на визиты Павла в прусские земли. Во время путешествия за каждым шагом Павла и его супруги тщательно следили. По возвращении из путешествия князь Куракин, сопровождавший наследника, был отправлен в свое саратовское имение Надеждино с запретом видеть Павла Петровича чаще одного раза в два года. Его флигель-адъютант П. И. Бибиков, неосторожно раскритиковавший в письме к Куракину правление Екатерины и роль Потемкина, был арестован и после суда отправлен в Астрахань.

Если Куракин был сослан в свое имение, то Никита Панин вскоре «сделался политически зачумленным человеком, к которому подойти было опасно»[211]. Наследник Павел Петрович и Мария Федоровна лишь перед самой смертью Никиты Панина (в 1783 году) получили разрешение посетить умирающего наставника.

Философско-этический раскол: 1780-е годы

Истоки изменения политики в отношении масонства лежали, однако, не только и не столько в масонстве Павла, которого Екатерине удалось изолировать от прямого участия в масонских делах. Идеологические, философско-религиозные и этические разногласия оказали гораздо большее влияние на представление императрицы о масонстве как о серьезной угрозе всей ее политике. Екатерина смогла вполне органично вписаться в семью европейских интеллектуалов в 1760–1770-е годы, покровительствуя Вольтеру и Дидро, переводя их сочинения и финансово поддерживая энциклопедистов. В те годы она чувствовала себя равноправной соучастницей вненационального сообщества лучших умов Европы, своеобразной «республики письмен». Опираясь на поддержку своих европейских корреспондентов, Екатерина даже нашла нужные рычаги – идеологические и финансовые, чтобы контролировать общественное мнение Европы.

Теперь, в начале 1780-х годов, оказалось, что век разума, материализма, развития наук и критического отношения ко всем ритуальным формам церковного обряда, к самой вере – это только видимость, мираж, а внутри рациональной доктрины «века Просвещения» образовались сильнейшие трещины, изломы иррационального. В этом темном хаосе подсознательного, оккультного, даже магического сформировались свои механизмы контроля, воздвиглась своя иерархия власти, сложилось новое наднациональное содружество – масонские братства всех мастей. И в этом новом мире императрица не имела влияния и авторитета и не могла управлять ничем.

Более того, братства с их тайной иерархией, с их новой и непонятной мерой «заслуг», с их собраниями, клубами, философскими обществами, печатными изданиями, школами, благотворительными институтами, – все это составляло некую горизонтальную структуру, складывающиеся элементы гражданского общества, выходящие из-под контроля монархической вертикали власти[212].