Империя пера Екатерины II: литература как политика

Державин в эти месяцы тесно общался с семейством князя С. Ф. Голицына, генерал-майора в армии Потемкина, и был прекрасно осведомлен о состоянии военных дел. Его стихотворение «Осень во время осады Очакова» посвящено жене Голицына (и племяннице Потемкина) Варваре, урожденной Энгельгардт. Безусловно, Державин понимал, что «ободрение» истощенной и дезорганизованной армии Иосифа II для войны с Пруссией, как и ропот против Потемкина, не желавшего этого, является стратегической ошибкой. В оде «На Счастие» такое «ободрение» Вены включается поэтом в список политических «козней» злобного бога, проявлявшихся как во внешних, международных делах, так и в придворных интригах против Потемкина. После взятия Очакова «ропот» недругов затих, о чем Екатерина сама сообщала Потемкину 16 декабря 1788 года: «Всем, друг мой сердечный, ты рот закрыл, и сим благополучным случаем доставляется тебе еше способ оказать великодушие слепо и ветрено тебя осуждающим»[418].

Характерно, что этот заговор против Потемкина со стороны «бояр» не был секретом для Державина. В начале 1789 года, в связи с празднованием взятия Очакова, Державин пишет стихотворение «Победителю», адресованное Потемкину:

Господь его от сокровенных,
От хитрых сохранит сетей,
Спасет его от дерзновенных
И от зломышленных людей;
Избавит от клевет, от лести злой,
Покроет твердою своей броней (I, 232).

Текст этого стихотворения был основан на 90-м псалме, и в первом издании в 1798 году содержал подзаголовок «Псалом 90, Живый в помощи Вышняго». Любопытно, что практически во всех текстах начала 1789 года Державин соединяет свою судьбу с судьбой Потемкина: оба почти в одно и то же время оказались жертвами клеветы и интриг – «сетей» «зломышленных людей».

В оде «На Счастие» намек на «несчастия» Потемкина, а точнее типично державинское «совмещение» лирического «я» с неким «другим», безусловно, присутствует. Так было уже в оде «Фелица», где намеки на вельмож были рассеяны по всему тексту, повествовавшему от первого лица о пирах, кружении мысли в «химерах», роговой музыке и т. д. Исследователи уже отмечали явные несообразности: Державин пишет, что «ныне пятьдесят мне било», в то время как в 1789 году ему было только 46 – реальный возраст вполне вписался бы в ту же строчку четырехстопного ямба. Пятьдесят лет тогда исполнилось как раз Потемкину.

Любопытно, что в одно и то же время и Потемкин, и Державин оказались в немилости у Екатерины по ложным обвинениям, исходящим от одной и той же группы людей (Завадовский, Вяземский, Безбородко – так называемая «украинская партия»). Строка той же оды Державина «и вьется локоном хохол» в данном случае намекает именно на эту партию.

Осенью 1788 года имела место настоящая интрига, направленная против Потемкина. После пресловутой бури на Черном море, потопившей часть Севастопольского флота, Потемкин отправил П. А. Румянцеву неосторожное письмо, где в отчаянии от неудач светлейший князь чуть ли не отказывался от командования. Румянцев послал своему протеже Завадовскому копию с письма, а тот представил его Екатерине[419]. Интриганство Завадовского, пытавшегося очернить и оттеснить Потемкина, описывал в «Записках» Михаил Гарновский, управляющий делами князя и старательно собиравший все придворные сплетни (и информировавший своего начальника о них). 15 октября 1788 года Гарновский записал слова А. М. Дмитриева-Мамонова в связи с этой интригой: «Любя его светлость, как роднаго отца и благодетеля моего, желал бы я, с одной стороны, предостеречь его удержаться от такой вредной для него переписки, служащей забавою злодеям его…»[420]

Цель Завадовского на время была достигнута – императрица даже оборвала личную переписку со своим «сердечным другом». Лишь успех Очакова повернул ход интриги вспять.

Той же осенью беды и клевета обрушиваются на Державина. В своих «Записках» поэт обвинил в постигших его невзгодах «украинскую партию» во главе с бывшим фаворитом Екатерины и соперником Потемкина: «Сенат, получив вторую жалобу, хотя не мог почесть ее за основательную; но, по убеждению генерал-прокурора Вяземского, а паче бывшего тогда в великой силе по связи с графом Безбородкою графа Петра Васильевича Завадовского, который Гудовичу был не токмо земляк и родственник по дому Разумовского, но и старинный друг, определил, не дождавшись на указ от Державина ответа, поднести ее величеству доклад. ‹…› Граф Завадовский потрудился сам написать доклад, в котором показал искусство свое в словоизобретении, что выдумал на обвинение Державина особливо не слыханное ни в какой юриспруденции слово, а именно, что он упослеживает ответами, и для того предать его суду. Императрица, получив таковой явно пристрастный доклад… проникла на него гонение…»[421]