Империя пера Екатерины II: литература как политика

Читал доклад о Державине, 6-ым департаментом сената оправданном. – Приказано отыскать оду Фелице… Читал просьбу Державина, и поднес оду Фелице; – в ней прочтено при мне:

«Еще же говорят не ложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить».

Приказано сказать Державину, что доклад и прозьба его читаны, и что Ея Величеству трудно обвинить автора оды к Фелице, celа le consolera. Донес о благодарности Державина – on peut lui trouver une place[434].

Торжественно и откровенно театрально объявив о невозможности судить поэта, Екатерина продемонстрировала, что она прекрасно понимает законы «республики письмен» и умеет действовать в соответствии с литературными правилами. Обе стороны закончили «тамбовское дело» не только как государыня и ее подчиненный, а прежде всего как участники литературного сценария, развивавшегося в одах этого цикла. Екатерина в очередной раз «подыграла» их совместному сюжету и доказала, что она и есть настоящая Фелица.

Екатерина II между Фелицей и Фортуной

Пумпянский очень тонко почувствовал, что должен существовать этот стилевой медиатор и что истоки «забавного слога» лежат где-то в пучине «солдатской» поэзии, хорошо известной Державину: поэт читал и даже упражнялся в сочинении такого рода опусов в начале поэтической карьеры. Исследователь не знал еще о существовании более близкого поэтического пласта – корпуса рукописной поэзии, так называемой «барковианы» – сочинений, написанных разными авторами и объединенных под именем И. С. Баркова. Державин был хорошо знаком с этими текстами[435].

Среди текстов барковианы есть такие, которые, строго говоря, лишь косвенно связаны с сексуально-обсценной семантикой и лексикой. Они в большей степени близки европейской поэзии карнавального типа. Прежде всего, важной оказывалась ода «Бахусу» (вероятнее всего, написанная А. П. Сумароковым), повествующая о путях пьяниц «ко щастию» и обыгрывающая мотив внезапной перемены судьбы:

Источник благостей толиких,
Вдруг составляя брань и мир,
Из малых делаешь великих,
Меняешь с рубищем мундир[436]

.

В третьей строфе стихотворения Державина «На Счастие» появляются строки не только контекстуально, но и лексически связанные с одой «Бахусу»:

Но если ты ж, хотя в издевку,
Осклабишь взор свой на кого:
Раба творишь владыкой миру,
Наместо рубища порфиру
Ты возлагаешь на него[437]

(I, 245).

Просвечивающая барковская цитата переводила «высокую» метафору всего текста Державина – обращение ко Счастию – в смеховой регистр воспевания «кабацкого» Бахуса, также успешно творящего «щастие» пьяницам и делающего их – в воображении – «великими».

Само буйство пляшущей вселенной также содержит отсылку к «Бахусу». Вакхический мотив у Державина сопровождается ритмической (и даже лексической) отсылкой к тому же стихотворению:

Науки, Музы, боги пьяны,
Все скачут, пляшут и поют (I, 248).

В оде «Бахусу» вакхический экстаз задавал этот «скачущий» ритм, впоследствии пригодившийся Державину:

И воплем воздух раздирая,
Дружатся, бьются, пьют, поют[438]

.