Империя пера Екатерины II: литература как политика

Мадриту поднимаешь нос… (I, 247)

Потеря Гибралтара, перешедшего к Англии, существенно ослабила позиции Испании на Средиземном море. Испанцы стремились вернуть его, вступая в союз с Францией и ведя переговоры о коалиции с Россией. Король Карл III (1716–1788) из династии Бурбонов, двоюродный брат Людовика XV, осенью 1788 года предложил Екатерине дипломатическое посредничество в переговорах с Пруссией (вместе с Францией). 19 октября 1788 года Храповицкий записал: «Носил на низ (к Екатерине. – В. П.) Конференциальную вчерашняго дня Записку, где Гишпанской Король, опасаясь всеобщей войны, предлагает медиацию свою с совершенным безпристрастием»[428].

Екатерина была задета такими «беспристрастными» предложениями о посредничестве вместо реальных союзнических планов совместной борьбы с врагами. 6 ноября был дан ответ обоим Бурбонам, суммарный смысл которого пересказал Храповицкий в своем дневнике: «Конфирмованы ответы Дворам Мадритскому и Версальскому на предложение от них медиации, в том смысле, что не мы начинщики, мы мира желаем, но для достижения того не нам о том предлагать, а надобно стараться сменить Визиря и Капитан-Пашу, разбить инфлюенцию Прусской и Английской лиги, и дать тем Дворам почувствовать, сколь насильственны их поступки в делах Европейских»[429].

Между тем неожиданно 14 декабря 1788 года испанский король умирает. Его наследник Карл IV, неопытный в международных делах, оказался под сильным влиянием своего министра графа Флоридабланки. Политика радикально изменилась, и испанский двор уведомил Екатерину об отказе от участия в союзе. Посол Симолин, опираясь на сведения своих французских друзей, сообщал о пропрусском настрое Флоридабланки[430]. Он же уведомлял императрицу о том, что и французские переговоры о союзе с Россией откладываются – вслед за Испанией Франция стала выходить из игры. Негодованию Екатерины не было предела; 14 января 1789 года Храповицкий записал: «При отдаче перелюстрации, надписали собственноручно: „никогда еще не попадались депеши, кои более доказывают злостное расположение Франции противу России, как сии; тут явно и ясно оказывается, колико стараются умалить ее величие, ослабить все ея подвиги и успехи даже до малейшего. Непримиримый враг России!“»[431]

Таким образом, «четвертной» союз России остался только в проектах. Наступающая революция во Франции окончательно сломала все стратегические планы этого времени. Державинская ода-шарада послужила выразительной иллюстрацией к тому безумному клубку событий, в котором оказалась русская императрица на рубеже 1788–1789 годов.

Снова Фелица: счастливый финал

Державин представляет саму ситуацию с «тамбовским делом» как грубое нарушение литературно-условных («галантных») отношений, которые установлены между ним и Фелицей. В этой оде поэт выражает, хотя и в шутливой форме, свое риторическое негодование по поводу того, что он, благодаря своему «забавному слогу», содержащему намеки и шутки по адресу «бояр», навлек на себя гонения. Он следовал их с Фелицей «общей» игре в духе persiflage, а в результате попал под суд и был отстранен от должности. Вместо цивилизованных форм литературного ответа на сатирические намеки, вместо просвещенно-толерантного отношения к модному «вышучиванию», «бояре» устроили грубую травлю поэта. Державин описывает эту парадоксальную ситуацию:

В те дни, ни с кем как не сравненна,
Она с тобою сопряженна, –
Нельзя ни в сказках рассказать,
Ни написать пером красиво, –
Как милость любит проливать,
Как царствует она правдиво,
Не жжет, не рубит без суда;
А разве кое-как вельможи,
И так и сяк, нахмуря рожи,
Тузят иного иногда (I, 250).

Самим подбором лексических форм («тузят», «нахмурить», «рожи») поэт указывает на нецивилизованное, непросвещенное поведение своих гонителей. Напротив, и он сам, и императрица оказываются «сопряженны» единством гуманитарного пространства: царица и милостива, и одарена хорошим вкусом[432]. Таким образом, поэт встраивал литературную стратегию в административные дела, полушутливо и полусерьезно призывая императрицу судить его по этим же эстетическим правилам: хороший и галантный стиль отражает просвещенный и милостивый нрав.

Державин прекрасно разыграл свой литературный гамбит – в результате императрица не только приняла его правила игры (установленные еще «Фелицей» в 1783 году), но и оправдала поэта по судебному разбирательству, подчеркнув следование стратегии, инициированной поэтом. Подписывая оправдательный приговор, она торжественно прочла несколько строк из «Фелицы» и сказала, что «ее величеству трудно обвинить автора оды к „Фелице“»[433]. Храповицкий пересказал финал этой истории в записи от 27 июня 1789 года, а затем – от 11 июля того же года: