Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

В 1902 году Правительствующий сенат рассмотрел дело землевладельца Кожина, продавшего право добывать на своих землях железную руду и другие полезные ископаемые группе бельгийских предпринимателей. Сенат одобрил эту сделку как законную и приравнял передачу права на добычу полезных ископаемых к продаже движимого имущества. В глазах многих предпринимателей это решение возвестило «новую эру» в развитии горнорудной промышленности, сняв многие ограничения на доступ к минеральным ресурсам: так, отныне покупать «полезные ископаемые» (то есть право разработки месторождений), определявшиеся как движимое имущество, смогли акционерные компании и евреи, которым прежде покупка земли была запрещена[361]. Это правило не распространялось на крестьянские общества, чьи контракты тщательно изучались местными властями; тем не менее почти двести компаний воспользовались новым пробелом в законодательстве, возникшим благодаря решению Сената, и заключили с крестьянскими обществами контракты на добычу полезных ископаемых на их землях. Такое отделение собственности на полезные ископаемые от собственности на землю служило примером стратегии, заключавшейся в том, чтобы сделать частную собственность гибкой и отзывчивой к переменам в экономическом окружении, но при этом не вводить никаких ограничений на права собственности. Эта модель имела прецеденты в европейском праве: имперский закон о нефти, принятый в 1884 году в Австрии после долгих дебатов на тему о том, должны ли полезные ископаемые находиться в частной собственности или в государственной, создал особый, «промежуточный», как выразилась Элисон Фрэнк, статус прав на полезные ископаемые, лежавший «между двумя полюсами – абсолютным суверенитетом землевладельцев и прямым правительственным контролем»[362]. Согласно этому закону возникал новый вид собственности – собственность на «нефтеносные поля», отделенная от собственности на землю. По сути, подземные залежи полезных ископаемых, принадлежавшие Кожину, относились к той же самой категории собственности.

Продолжая борьбу за «горную свободу», русские горнопромышленники в то же время стремились адаптировать частную собственность к нуждам промышленности: они требовали от правительства, чтобы то увеличило предельный срок договоров об аренде до девяноста лет[363], охраняло права арендаторов и приняло закон о возможности покупать подземную собственность без земли. Короткие сроки аренды и отсутствие гарантий вынуждали промышленников использовать самые дешевые орудия и методы добычи, из‐за которых рудники часто приходили в состояние, делавшее их непригодными для дальнейшей разработки, как указывал Совет съезда горнопромышленников Юга России[364]. Предприниматели не рисковали вкладывать деньги в строительство сооружений из бетона, используя вместо него дерево, не рыли дорогостоящих глубоких шахт, а эффективность их методов добычи нередко не превышала 30 %[365]. Таким образом, изъяны режима частной собственности были для минеральных богатств не менее пагубны, чем для лесов. Поскольку правительство твердо выражало неодобрение принципу «горной свободы» на частных землях, стратегия изменения правил доступа к недрам была единственным реалистичным путем к реформам. Обсуждение новых правил, регулировавших доступ к полезным ископаемым, велось в правительстве с 1911 по 1915 год, до тех пор, пока нехватка топлива, усугубленная войной, не вынудила его усилить контроль над использованием и распределением минеральных ресурсов. Однако проблемы прав собственности и механизмов, способствующих эксплуатации ресурсов, оставались нерешенными.

СОБСТВЕННОСТЬ И ЭКОНОМИКА