Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Российская система собственности была негибкой и неуклюжей: она не допускала дешевой и быстрой передачи собственности из рук в руки. И эта неуклюжесть закона не компенсировалась гибкостью юридической и административной практики. Достаточно упомянуть слабое развитие института аренды. Как мы уже видели, земельная собственность могла быть взята в аренду за немногими исключениями не более чем на двадцать лет[373]. Вопрос о пересмотре законов об аренде земли поднимался не один раз: еще в 1835 году министр финансов Егор Канкрин предложил увеличить максимальный срок аренды до пятидесяти лет (это предложение не было принято). Тема аренды снова была поставлена на повестку дня при подготовке крестьянской реформы, которая требовала создания новых механизмов для передачи земли из рук в руки[374]. Наконец, в конце 1890‐х годов А. Н. Куломзин, глава комитетов по строительству Сибирской железной дороги и земельной реформе на Дальнем Востоке, еще раз – и снова безуспешно – предложил увеличить срок аренды как способ стимулирования заселения Сибири. Государство не позволяло землевладельцам и арендаторам устанавливать условия аренды по своему усмотрению – главным образом потому, что выступало за надзор и опеку: правительство объясняло короткий срок аренды ссылкой на необходимость защищать интересы контрагентов, их потенциальных кредиторов и наследников[375]. Увеличение максимального срока аренды частных земель позволило бы решить многочисленные финансовые, социальные и экономические проблемы; тем не менее, для того чтобы облегчить доступ к государственным и частным земельным ресурсам, не было сделано почти ничего.

По мере социального и экономического развития страны неизбежно усиливался и конфликт между желанием защитить права частной собственности и необходимостью оградить естественные ресурсы от ограничений, вытекавших из этих прав. То, что промышленники выступали за реформу, может показаться самоочевидным; однако остается неясным, почему многие из них избрали столь радикальный путь реформы, выступая за ограничение частной собственности, экспроприацию или национализацию. В глазах приверженцев «горной свободы» политическая и экономическая «свобода» несла с собой возможность деловых начинаний на частных землях. Риторика такой свободы (которая также означала усиление государственного вмешательства) в устах лидеров российских промышленных кругов звучала почти по-социалистически. Как писал глава Московского общества промышленников и владельцев заводов (1907–1917) Юлий Гужон, «горные богатства должны быть изъяты из распоряжения частных лиц и переданы в заведывание государства, для более правильной и целесообразной эксплуатации их в интересах всей народной массы. Общее благо должно стоять выше частных интересов отдельных лиц»[376]. «В свободной стране должна восторжествовать свобода на недра земли», предоставляющая право «всякому желающему искать, добывать и разрабатывать ископаемые богатства, не справляясь с волею собственника поверхности земли»[377]. Стараясь соблюдать дистанцию между своими планами и программой радикальной экспроприации земель и национализации, Гужон указывал, что если конституционные демократы и социалисты выступают за экспроприацию земли у одного социального класса ради ее передачи другому классу (крестьянству), то, согласно его программе горной свободы, минеральные ресурсы должны стать собственностью «государства и всего народа»[378].

В пропаганде «горной свободы» господствовала риторика свободного и открытого доступа ко всем общественным/национальным благам. «Несимпатичный, на первый взгляд, захват [собственности] приводит к неожиданным благотворным последствиям», – писал профессор права В. Струкгов. «Сильный, властный» голос государства будет сдерживать «частный произвол отдельных землевладельцев с принципом „хочу делаю, хочу нет“». В будущем государственная собственность на полезные ископаемые будет даже способствовать развитию частной инициативы, поскольку государство, указав путь к применению новых знаний, технологий и капитала, в конечном счете передаст задачу добычи полезных ископаемых в руки частным концессиям. «Горная свобода… есть благородное детище, может быть, и не симпатичной идеи первоначальной узурпации власти», – резюмировал Струкгов, призывая соотечественников дать добро на экспроприацию[379].