Иная судьба. Книга II

— А я всегда говорил: гордись своей крестьянской мордой, сын мой, — наставительно произнес Пико, испортив торжественность момента. И привычно увернулся от подзатыльника.

* * *

… - Да пойми, я не могу его не то, что судить — даже арестовать!

От сломанного карандаша так и брызнули во все стороны щепки. Герцог со злостью отшвырнул обломки прочь.

— Как подданный…

На его светлость бесстрашно шикнул доктор Поль, и даже замахал руками, состроив свирепую рожу: замолчите, мол, немедленно, сударь, а то я вас четвертую, ежели, не дай Бог, выздоравливающие проснутся! Я вас честно гнал отсюда вон, так вы же, господа, сочли ниже своего достоинства совещаться на кухне, и раз уж остались здесь — терпите, и голос не повышайте! Вот я вас!

— Хорошо-хорошо, — буркнул Жильберт д’Эстре и откинулся на спинку стула. — Понял… Генрих, напоминаю: как подданный Бриттанской короны и исполнитель дипломатической миссии, Гордон неприкосновенен, каким бы сукиным сыном ни был. Всё, что мы можем — вышвырнуть его вон из страны, и, не доверяя его грязным рукам, с нарочным, послать королю ноту протеста с изложением обстоятельств. Но Вильям болен, ты это знаешь. И окружён доброжелателями, караулящими его смерть; нет никакой гарантии, что наши письма не попадут в иные руки. Говорят, у старика уже подолгу отнимается речь, он плохо слышит, и вряд ли ему сейчас до государственных дел. Поэтому и остаётся — лишь выдворить бриттанца пинками. Либо…

Он сердито фыркнул.

— Подкараулить где-нибудь и залить в глотку собственный яд. — Глянул на опечатанный своей же печатью дамский кошель, снятый с пояса покойницы Дианы. С флаконом настоящего — он это чувствовал своим возвращённым даром — яда, с отравленным ключом. Сама идея, высказанная сгоряча, ему неожиданно понравилась. Но вот моральная сторона… Быть похожим на скотину бритта не хотелось.

Генрих заскрипел зубами.

— Не может быть. Жиль, я понимаю, все мы, в известной степени, рабы собственных законов, но должна же быть у тебя лазейка. Да этот боров покушался на меня! На… на особ королевской крови, в конце концов! Существует Закон о государственной измене, согласно которому нападение на монарха и лиц одной с ним крови считается не только преступлением, но Государственной изменой. Дипломат, конечно, служит только своему государю, но и здесь, во Франкии, он даёт временную присягу на верность — и монарху, и герцогу, и обязан этой присяге следовать, к какому бы подданству не принадлежал. Вот и арестуй его моим и своим именем!

— Погодите, сир, — перебил Дитрих. — Наш мир с Бриттанией так хрупок, что упади на чашу этого равновесия даже песчинка — быть войне. А тут у вас не песчинка, а целая голова, смею напомнить. Это чревато!

— Да, клянусь пресвятой Пятницей! И я собираюсь преподнести эту голову старику Вильяму на золотом блюде! Пусть любуется!

— Война, Генрих, — негромко повторил и шут. — Если только ты не представишь железные… бриллиантовые, платиновые доказательства своей правоты. Стоит одному крючкотворцу из Совета Министров старика поймать тебя на малейшем отклонении от законности — всё, готовь войска на мясо. Говоришь, особы королевской крови? А откуда этот Гордон знает, что мальчики и этот мужчина, похожий на тебя по какой-то прихоти судьбы, и впрямь тебе родня? Ты представил их Франкии официально? Ты издал манифест, дающий им соответствующие происхождению титул, звания, привилегии… наследственные права, наконец?

Шут, несмотря на придворное звание, был весьма серьёзен.

— Вот смотри, что мы имеем. Прошлое и смерть королевы Марии сейчас ворошить бесполезно, никого уже не допросишь. На сегодня у нас только один доказуемый факт и только нынешнего умышленного убийства. Да, умышленное. Да, убийство. Но — простолюдинов. Покушение на дворянскую семью? Однако все жертвы живы, а это — смягчающие обстоятельство. Да, свидетельства менталистов неоспоримы: налицо попытка отравления, организованная бриттским послом. Но, как тут уже совершенно верно было сказано, за это преступление его можно лишь вытурить из Галлии к чертям собачьим, но не притянуть к ответу. Dixi. А ты что скажешь, Дитрих?

Святоша покачал головой.

— Формально неподсуден.

Столешница задрожала от удара мощного королевского кулака, по тяжести не уступающего кулаку молотобойца.

— Король я или нет?

— Да тише же! — простонал доктор Поль, схватившись за голову. И сразу вслед за этим открыл глаза мастер Жан. И чётко, хоть и слабо, произнёс:

— … Ошибаешься.

— Что ты сказал? — Генрих развернулся к мастеру Жану, и свирепо рыкнул: — Повтори: Что! Ты! Сказал!

— Сир! — бросился к нему Дитрих, повиснув на руке, судорожно разыскивающей эфес шпаги. — Опомнитесь! Он ещё слаб!

— Я говорю — ты не король, — спокойно повторил Жан, приподнявшись на локте. И, откинувшись на подушки, прошептал: — Король — это я. Это на меня покушались. Вот тебе и государственная измена. А ты всего лишь…

Хмыкнув, шут пихнул ошарашенного Генриха кулаком в плечо.