Иная судьба. Книга II

— Стало быть, предварительное воздействие не применялось, — задумчиво отметил его светлость. — Как же так, мэтр Кордель? Женщина, слабое от природы существо, получает у вас тридцать пять плетей — и не сознаётся в преступлении? Возможно, она и впрямь невиновна? А тот, кто на неё донёс, отделывается… чем? Здоровой спиной и… определённой значительной суммой? За сколько вы продали свою беспристрастность, мэтр? Впрочем, это выяснят другие. Сейчас же — извольте пожаловать под арест. А вы, милейший… Как звать?

Писарь с готовностью подскочил к креслу.

— Бомарше, ваша светлость. Франциск Бомарше, к вашим услугам.

— Передайте, что вместо пятнадцати плетей, положенных законом, я назначаю доносчику тридцать пять. Ровно столько, сколько по его оговору получила женщина. Снимите показания, если будет запираться — подключите менталиста. После допроса — ещё десять плетей за подкуп судьи. Жду.

В замершем зале отчётливо слышны были шаги писаря, очередной крик боли, ставший громче, когда открыли дверь… и — всхлип женщины, у которой не выдержали нервы. Заметив, как подался к ней старик отец, герцог сделал знак стражникам. И вот, наконец, почтенный родитель сжал плачущую дочь в объятиях. Так они и сидели, поддерживая друг друга, пока не смолк четырнадцатый вопль и не послышался захлебывающийся рыданием чей-то бабий голос. С трудом можно было представить, что таким плачущим визгливым речитативом может говорить мужчина.

— Сломался, — утвердительно сказал Винсент за спиной герцога. — Тут и менталист не понадобится, и оставшиеся плети…

— Получит после, — сквозь зубы процедил герцог. — Уж Карр проследит.

Через полчаса всё стало ясно. Мышьяк в абрикосовую настойку подсыпал купцу любимый братец. Он же пытался сразу после похорон соблазнить безутешную вдову, надеясь заполучить не просто временное опекунство до подрастания возможного наследника, о появлении которого собирались объявить на званом обеде. Нет, настоящему отравителю нужны были и деньги, и красавица жена, страстная и умелая, обученная, как-никак, любовной науке на самом Востоке… Но от вдовы он получил отказ, пощёчину и рассвирепел. И, конечно, нашёл повод — как ловко отомстить, а заодно перевалить собственную вину. В конце концов, не будет бабы — всё богатство покойного достанется ему одному, а в свете предстоящих золотых дождей можно не поскупиться на существенное вознаграждение для судейских, весьма существенное, риск-то большой… Кто ж знал, что сука вдова, даже воя под плетьми, откажется возводить на себя напраслину? Не добившись желаемого признания, заговорщики решили на разбирательствах по утверждению смертных приговоров подсунуть герцогу оное дело последним. Нелюбовь его светлости к отравителям, а в особенности — к отравительницам, была хорошо известна, и в том, что он, не глядя, отправит Фатиму на кол, сомнений не возникало. Кто ж знал, что герцог такой дотошный?

…Его светлость, наконец, встал для оглашения своей высочайшей воли. Вслед за ним с шумом поднялся на ноги весь зал.

— Рассмотрев предварительное решение суда города Роана о признании вдовы Фотины Россильоне отравительницей, оное не утверждаю. Признаю её невиновной. Как сказано было ранее, судья города Роана от должности отстраняется и отдаётся под следствие с целью выяснения случаев принятия мзды, подобных нынешнему. Младший брат покойного, Питер Россильоне, как признавший свою вину, также отдаётся в руки правосудия. Его дело рассмотрим позднее, в особом порядке. Имущество обоих преступных лиц конфискуется в пользу Фотины Россильоне, в качестве компенсации за ущерб, причинённый её здоровью, и за выдвинутые ложные обвинения. — Взгляд светлейшего остановился на османце, прижавшем руку к сердцу. — Как представитель вверенной мне провинции, приношу извинения перед невинно пострадавшей и её родственниками и надеюсь, что полученная компенсация позволит ей восстановить здоровье и благополучно родить и вырастить дитя, которое станет залогом мира между Галлией и дружественной нам Османской Империей.

В полной тишине откуда-то сверху раздался хлопок, как будто кто-то, не удержавшись, невольно зааплодировал. Герцог недовольно вскинул глаза…

… и улыбнулся, на миг позабыв, где находится. Увидел-то он немного: как в глубине хоров почти под потолком судейского зала поспешно прикрылась дверь. Но мелькнувшее нежно-лазоревое платье успел узнать. Он сам, собственными руками, расправлял нынче утром каждую дивную оборку на этом платье, а до этого — помогал надеть чулочки на стройные ножки, спрятавшиеся затем под небесно-голубым атласом…

Герцог опустил взгляд — и с досадой увидел, что османец, а за ним и все, кто находился в зале суда, склонились в поклоне вослед голубому платью.

Чистота победы была смазана.

Демоны…

Теперь все подумают, что он вынес приговор не совсем беспристрастно, а рисуясь перед своей герцогиней. И не докажешь, что он только что узнал о её присутствии… Кстати, а что она здесь делает? И как вообще здесь очутилась?

— Винс… — окликнул сердитым шёпотом.

— Прибыла в малой карете, — тотчас отозвался капитан. — С охраной, не волнуйся.