Инкубья дочь

А еще Белка очень боялась, что матушка что-то заподозрит. Она пыталась тщательно скрыть волнение. Пока, вроде, получалось. Мать последнее время ходила вся какая-то восторженная, вдохновенная, и не до дочери ей было, и не до тайн.

Полгода назад на Белкином дворе издох от старости цепной кобель. В хозяйстве без собаки нельзя. Поэтому не так давно взяли на его место лопоухого щенка-полугодка. Он оказался прожорливым и капризным. Из-за него Белке приходилось ходить к мяснику за костями и потрохами. С появлением упыря, походы эти обросли новым смыслом, а ненасытному щенку пришлось научиться делиться.

Бесшумно, как кошка, Белка вошла в крыжовенные заросли. Замерла там на пару секунд, внимательно прислушалась, не работает ли за соседним забором болтливая вдовица Ханна – Белкина соседка.

Ханна одинокая, поэтому ей все время скучно, так скучно, что за хорошую сплетню она жизнь отдать готова. Однажды, в малинный год, ходила по лесу и услышала, что в кустах кто-то стонет да покряхтывает. Обрадовалась Ханна, решила, что это Ивэн-гончар своей благоверной изменяет, сунулась, а там медведище! Малины объелся и стонет – живот от жадности раздуло. Увидал Ханну, мигом выздоровел и за ней – сплетниц даже медведи не жалуют. Еле она тогда ноги унесла от косолапого.

За соседским забором было тихо.

Белка повернула вентиль, отворила ход и уставилась в подземную тьму. Либерти Эй белел там, как прежде, сидя на средней ступени. Девушке безумно хотелось спуститься к нему, сесть рядом, прижаться и сидеть. Просто сидеть, обнявшись, будто они одно целое.

– Добрый день, моя прекрасная дева, – чарующий голос вышел из-под земли, приглушенный, но по-прежнему красивый, заставляющий Белкины коленки подгибаться.

– Добрый, – скромно кивнула она, пряча взгляд под крыльями ресниц. – Я пришла вас проведать. Вы не замерзли? Может все-таки принести одеяло?

– Не нужно, спасибо, – спокойный, даже немного робкий ответ, – мое тело не боится холода… Может, лучше сама спустишься и погреешь? – как кровавые капли, сверкнули в светлых глазах опасные алые искры и сразу погасли. – Прошу прощения, милая дева, мне очень неприятно расставаться с вами, но ваше присутствие рядом со мной опасно. Прошу, ради вашей же безопасности, закройте люк.

Какой заботливый. Белка умилилась, сердечко ее от волнения заколотилось сильнее. Холодно ему там, голодно, а он не о себе – о ней заботится. Ненаглядный, чудесный Либерти Эй! И она не удержалась. Отвела в сторону тяжелую крышку и смело сунулась в погреб.

– Дева, не нужно – это опасно! – Либрти Эй стремительным движением покинул ступень и исчез в темном углу. Вода плеснула у его ног и затихла.

– Не переживай, любимый мой, – лихорадочно шепнула Белка, шагнула к упырю, протягивая руку. – Я помогу.

В тот момент Белка приобрела такую всеобъемлющую веру в себя и собственную любовь, что даже засевшая по углам погреба темнота показалась ей легким сумраком. А упырь… Ну, подумаешь, упырь? Любви ведь все покорны.

Девичья ладонь, нежности которой не смогла умалить даже ежедневная работа рядовой деревенской жительницы, легла поверх светлого одеяния, прямо на черные дыры. Они зашипели, будто внутрь залили соду с уксусом, зашлись густым паром.

Белка вздрогнула и убрала руку. С удивлением взглянула сперва на ладошку, потом на ныряльщиковы раны. Одна – та, что попала под центр ладони – исчезла, оставив на дорогой ткани угольную метку. Другие стянулись, сошлись краями, превратившись в едва заметные черные трещины.

– Ого! Как это вышло?

– Не знаю, – упырь мягко поймал ее за запястье и приложился холодными губами к тыльной его стороне. – Все ты, красавица… – и тут же отпустил, отступил, прижался спиной к стене. – Милая дева, вы лучше идите. Я за себя не ручаюсь. И спасибо вам за живое тепло ваше, от него сердцу легче.

***

Матушка смотрела на Змейку. Змейка на матушку… не смотрела. Качаясь на табуретке, топила сердитый взгляд в белой кружке с отбитой ручкой.

– Распутница! Бесстыдница! Опозорила! – матушка картинно закатывала глаза и откидывала назад голову. Получалось очень эффектно, прям хоть сейчас в театре играй – изображай предсмертные муки. – И на табуретке не качайся.

Змейка послушалась, престала. В таком состоянии матушку лучше не гневить.

– Не позорила я. Я ж для дела! Я ему помогала… – попыталась оправдаться, но лишь подлила масла в огонь.

– Кому эт-там ты помогала?

– Ныряльщику.

– Ах, этому? – матушка кашлянула в кулак, поперхнувшись праведным гневом. – Тем более бесстыдница! Вдова Ханна, между прочим, все рассказала. Как ты к этому, прости Пресветлый, Ныряльщику за полночь в окно шастала. И на Летнике с ним у забора тискалась, бессовестная! Коленки так, смотрю, сами в стороны и разъезжаются, стоит ему поблизости появиться? Ух, распутница… И выброси уже эту кружку. Битая она, не к добру.

– Ты не права, мам, – осмелилась возразить Змейка, – ты ведь сама на меня поясок одела, а теперь грехами осыпаешь, как из рога изобилия. Не грешила я, сама знаешь.