Инкубья дочь

– Тогда запомни раз и навсегда, хорошая жена – да что там жена! – любая приличная дева не должна появляться в общественных местах и вести себя непотребно. Это тебя напрямую касается с твоими танцами!

– Угу.

– Что «угу». Ты поняла, запомнила, усвоила?

– Запомнила, – тихо огрызнулась Змейка и поинтересовалась с хитрым видом. – А что же, падре Герман, и в постели с мужем надо себя скромно вести?

Вопрос был с подвохом. Наставник едва сдержался, но все же собрался и ответил спокойно.

– Конечно. А как еще-то?

– Вы шутите, да?

– Ни в коем случае. А тебе, моя безответственная ученица, могу посоветовать внимательнее и усерднее читать Писание.

– Я читала, – Змейка вяло оправдалась, подняла на падре измученный взгляд, в котором ясно читалось: «Отпустите меня скорее домой».

– Если читала, повтори наизусть.

– У-у…э-э…

Невнятное мычание падре не удовлетворило.

– Я не по-коровьи хочу с тобой беседовать, а по-человечески. Не помнишь текстов, так и скажи. Повторять будем, а если нужно – заново выучим. «Жена должна благочестивой быть и пречистой при муже всегда, не позволять ни помыслов, ни действий греховных. И все, что есть между женщиной и мужчиной, должно быть суть свет. А ежели греховное и нечистое меж ними проляжет – наказание виновницу строгое ждет».

– А почему сразу виновницу, а не виновника?

– Сама подумай, – брови падре строго сдвинулись, – да на себя посмотри. Тебе, дева, бесстыдство свое смирять надо. Распустилась ты, пошла по наклонной…

Падре Германа будто прорвало. Обвинения полились на Змейку нескончаемым потоком, но после пары чрезмерно вычурных образных фраз смысл поучения она потеряла. Сидела да в потолок глядела. Думала все про наклонную: «Что это за наклонная такая, как и куда она по ней пошла? Вроде ни по чему такому не ходила».

Потом стала на падре смотреть. Он распинался, а Змейка созерцала его старания, сморщившись, словно от кислятины. «Какой же он противный, скучный и старый, – рассуждала про себя, всматриваясь в седые жидкие волосы священника, что выбились из-под круглой форменной шапочки, – а под шляпой этой наверняка лысину прячет. А морщины-то у него какие! Кожа, что кора древесная. И губы никогда в улыбку не складываются, будто к краям их намертво приросли два пудовых груза».

Пару раз оглядев падре с ног до головы, она вдруг задумалась – ведь не всегда же он был таким старым? Или всегда? Змейка попробовала мысленно представить падре Германа молодым и веселым, но ничего не вышло. Вернуть его унылому лицу детскую беспечность не получалось даже в самых усердных фантазиях – родился, наверняка, сразу вот таким вот скучным вредным старикашкой!

– … виной твое колдовство! Ты меня слушаешь вообще? – заметив, что подопечная отвлеклась, падре сердито стукнул ладонью по столу. Подпрыгнула стоящая на нем лампа, дрогнул внутри нее огонь.

– Какое колдовство? Не колдую я, сами знаете! – резво отмазалась Змейка, всячески стараясь быть убедительной.

– Не ври мне. Знаю, что поколдовываешь! Два раза видел.

– Прямо видели? Своими, вот этими глазами? – Змейка недоверчиво прищурилась, посмотрела пытливо.

– Глазами не видел, – честно ответил наставник, не собираясь впадать в грех лжи, – но сильное колдовство среди своей паствы завсегда чую. Два раза ты колдовала, точно тебе говорю. И не спорь!

Поспоришь тут. Змейка согласно вздохнула, повинилась:

– Не буду больше.

– Знаю, как ты не будешь, грешная. Сколько раз тебе говорил, оставь колдовство, не доведет оно тебя до добра. А ты все бедокуришь, тьмой развратной балуешься.

– Не баловалась я. Для дела ведь старалась, – последовало резонное возмущение.

– У достойной девы с тьмой никаких дел быть не может! – грозил падре, а Змейка чуть не плакала от несправедливости.

– Почему сразу с тьмою-то? Я ведь просто два разика в прошлое заглянула. Один раз, когда за Лиску испугалась, а еще один – вообще не для себя. Для господина Ныряльщика.

– Для Ныряльщика, значит! – помрачнел падре. – Тут вообще отдельный разговор. Мало того, что ты перед ним хвостом крутишь, так еще и колдовством, опять же, соблазняешь.

– Ничего подобного! – честно возмутилась Змейка. Полуправда конечно, но все же. Хвостом-то, может, и крутила, но без колдовства. Тут все на одном натуральном природном обаянии.

– Не спорь, говорю. Колдовала и тут, второсортная! – лицо падре перекосилось, скорчилось в злую маску. – Святого человека с толку сбить хочешь? Это, должно быть, природа твоя демонская, что свет на дух не переносит, хочет месть творить. А месть – тяжкий грех, между прочим.

– Не мстю я никому… и не мщу. В мыслях не было.

– Мстишь, иначе чего лезешь?

– Нравится он мне, может, Ныряльщик ваш…

– Что-о-о? Как смеешь так говорить, нечистая!