Инкубья дочь

Падре побагровел, навис над Змейкой черной горой, готовой обрушиться камнепадом ругани и назиданий. Страшно, но внутренний демон бояться не позволил. Захлестал сердито хвостом, напоминая: промолчишь – убережешь зад, но душа будет долго разъедаться кислотой неудовлетворенности. Промолчать, проглотить обиду тяжело. Потом ночами не спится, все думается, планируется, строится в голове лучший ответ, что так и не был вовремя озвучен. Рисуется красивая развязка ситуации: он тебе так, ты ему эдак – промеж глаз острым словцом. И так неделю, не меньше, мучайся – прогоняй в мозгах ситуацию, ругай себя за молчание…

И Змейка не стала молчать:

– Вы, падре Герман, в жизни видать никого не любили? И вас, видать, никто…

– Молчи!

Вот еще! Прямо сейчас и смолчать, когда так хорошо, метко по больному попала? Наставник-то, вон, аж перекосился, скукожился весь от услышанного. Наверняка угадала. Змейка снова пристально вгляделась в лицо священника. Попробовала представить его влюбленным, а то и вообще, упаси Пресветлый, целующимся. Не-е-ет. Невозможно такое! Что же выходит, он девственник что ли? Фу-у-у, какой мерзкий и старый девственник. Это тебе не Лискин Либерти Эй. Это – ужас что…

– Не замолчу, – Змейка оскалилась, сморщила нос, как волчица перед решающей атакой, подобрала слова поязвительнее и позлее. Выпалила. – Вас никто не любил никогда, это видно. И пусть дальше никто не полюбит. Так вам и надо! Не понимаете вы ничего в любовях!

– Ах ты, ведьма! Проклинать меня вздумала?

Терпению падре пришел конец. Увидев выражение его лица, Змейка поняла, что погорячилась – зря дала волю эмоциям. Ой, как зря! Страшное это было лицо. С таким людей убивают. Нет… не убивают – пытают и мучают.

Падре скрипнул зубами, отошел в соседнюю комнату. Спустя миг там что-то зашуршало, потом со свистом располосовало воздух. «Розги выбирает!» – сообразила Змейка, бесшумно поднялась и тихо двинулась на выход. Побег казался единственной здравой мыслью. Не получать же за зря?

Тактику эту наставник предвидел. Появился в поле зрения гораздо раньше, чем планировала беглянка. Тонкий прут в его руке удручал своим видом.

– А ну, стой! – прикрикнул на девушку.

Та не послушалась, попыталась выскользнуть из комнаты, но падре – не смотри, что мужчина в возрасте – быстро нагнал и вдогонку несколько раз стегнул наугад, куда попало.

Змейка взвизгнула – попало не по заду, как планировалось, а сбоку по бедру – и благополучно унеслась в алое закатное зарево.

***

Белка не просто так весь вечер по огороду бродила. После матушкиного заявления мучилась, не зная, как встретит удручающую новость ее ненаглядный. А еще стыдно было – он, бедненький, там, в холодном подземелье, а она – предательница – не могла настоять, сказать матери, что судьбу свою уже отыскала…

И все-таки настоять не получалось. Пока не получалось – ведь позитивный опыт борьбы с агрессивным оппонентом у Белки все же появился, когда она, будто разъяренная фурия, заступалась за ненаглядного Либерти Эя перед Четом. Но то было скорее исключение или результат сильнейшего стресса. И, как все исключения, лишь подтверждало правило – Белка не создана для открытой борьбы, а значит…

Это значит – она еще не решилась… Вот и ругала себя теперь за нерасторопность.

Сваха со дня на день собиралась зайти к ним в дом. Матушка окрылилась, аки ангел, и никаких тихих-скромных дочериных намеков слышать не хочет. Надо же что-то делать! Причем, срочно! Пока безумное сватовство не зашло слишком далеко.

Поразмыслив над проблемой, Белка приняла решение, что сама проявит инициативу и поговорит со свахой, когда та придет. А Либерти Эю вообще ничего не скажет. Ему в его состоянии нервничать нельзя – вдруг опять упыриная сущность лезть начнет? В последнее-то время возлюбленный, кажется, пошел на поправку…

Чет появился за спиной неожиданно и бесшумно, как призрак. Услышав его тихий оклик, Белка быстро развернулась, настороженно вгляделась в лицо Ныряльщика. Выглядел тот каким-то невеселым. «Неужели передумал, и хочет убить любимого?» – тут же испугалась Белка, и встревожено зашептала.

– Нет-нет, господин Ныряльщик! Не передумывайте, пожалуйста. Честно-честно, Либерти Эй идет на поправку. У него дырки на груди зажили, после того, как мы…

– Избавь меня от подробностей. Лучше дай переговорить с ним.

– Только поговорить?

– Да.

Белка недоверчиво подозвала Чета к погребу.

– Вы обещаете…

– Я же сказал.

Раздражение в голосе Ныряльщика заставило девушку благоразумно умолкнуть.

Скрипнул вентиль. Отвалилась в сторону тяжелая крышка. Свет ударил в черноту подземелья. Чет перегнулся через край, вгляделся в сырой сумрак, быстро отыскал взглядом частичку света – Либерти Эя.

– Привет, Чет, – ясный взгляд, и улыбка, слишком теплая для упыря. – Как дела?

– Привет, Либ. Дела по-разному. Сам как?

– У меня все прекрасно.

– Прекрасно? – глядя в счастливое лицо Либерти Эя, Чет непонимающе поморщился. – Чего прекрасного-то? Ты сидишь в погребе, а еще – ты упырь. Не забывай об этом!