Инодин - В тени сгоревшего кипариса

Оставшись в одиночестве, старый грек заталкивает в трубу первую бутылку, устанавливает патрон вышибного заряда и садится на камень. Достаёт из кармана бутылочку с узо и делает хороший глоток. Даёт своим время убраться подальше. Проверяет револьвер, засовывает за пояс штанов — со спины, чтобы не мешал наклоняться.

Под обрывом переговариваются на чужом, лающем языке, лязгает железо, изредка хлопают дверцы в кабинах грузовиков.

— Плохое место для ночлега вы выбрали, — шепчет старик, — Господь, направь мою руку, святой Георгий, помоги!

Хлопок выстрела звучит несерьёзно, но угодившая в полугусеничный транспортёр бутылка разбивается, и жадное пламя начинает облизывать металл капота. Хлопки не прекращаются, пожар разгорается, тесно стоящие — а как иначе их ставить в горах? — машины пылают, огонь начинает перекидываться с одного транспортёра на другой.

Глядя на обгоревшее тело с остатками седых волос немецкий полковник недовольно морщит нос — вокруг сильно воняет горелым.

— Как он погиб?

— Выстрелил из револьвера в последнюю бутылку, герр оберст.

— Похороните как героя. Пусть солдаты видят, как надо сражаться за родину, и берут пример.

— Будет исполнено, герр оберст.

***

Вражеские дозоры осторожны, по-немецки аккуратны и до оскомины предусмотрительны. Быстро учатся — удивительно, как всего за несколько дней можно изменить манеру поведения. От поразительной наглости, которую демонстрировали эсэсовские молодчики ещё позавчера, ничего не осталось. Впрочем, самые наглые уже ждут отправки в фатерлянд. Везучих повезут санитарные фургоны и поезда, самых героических в конце пути накроют флагами — перед тем, как опустить в родную немецкую землю. Котовский доволен — его стараниями не один функционер НСДАП получил возможность сказать трогательную речь на церемониях прощания. И это только начало.

Вчера под вечер Мэллоу, отхлёбывая чай прямо из котелка — небывалая распущенность для джентльмена, находящегося по эту сторону Суэца, высказался:

— Господин капитан, я поражён вашей изобретательностью. За двое суток ни одного столкновения, повторяющего предыдущее. Не дай Бог иметь такого врага.

Алексей, оторвав взгляд от развёрнутой на броне карты, посмотрел на англичанина.

— Джон, удивлять врага нужно постоянно. Если удивление было не смертельно, попытка не засчитывается.

Он улыбается:

— Впрочем, то, что вы видели, это мелочь. Вот форсировать танками горные хребты вдоль и поперёк — это да. Тогда мы здорово удивили итальянцев.

Мэлоу не находит слов для ответа, потому что сегодняшний бой в его представлении был вершиной военного коварства. Появившаяся в зоне видимости германская разведка была обстреляна с дальней дистанции и почти не понесла потерь. Определив перед собой наличие сильного заслона, немцы приняли решение сбить его с ходу. После миномётного обстрела поставили дымовую завесу и двумя ротами пехоты провели атаку. Предполагаемый заслон почти не оказал сопротивления, потому что немцы до него не дошли — роты были накрыты кинжальным огнём с флангов и тыла, не успев даже толком развернуться — настоящую засаду обстрелянный в нужный момент дозор не заметил.

Контратака танковой роты, сбор трофеев и стремительный отход — получасовой бой, у врага сотня трупов и множество раненых, несколько погибших бойцов у Котовского, четырёхчасовая задержка немецкого наступления. Но странный русский считает это мелочью. Что он в таком случае считает нормальным результатом?

Отходя, бойцы батальона продолжают хулиганить, прикапывая в многочисленных дорожных выбоинах то трофейную каску, то жестянку от немецкого противогаза. Иногда ставят настоящую мину, иногда присыпают грунтом прикрытую жестью или дощечкой гранату с выдернутой чекой. Вряд ли немецкие сапёры жалуются на отсутствие развлечений.

— Вы допили, Джон?

— Да, господин капитан.

— Мне вновь нужна ваша помощь. Требуется добыть топливо, иначе завтра к вечеру мы станем пехотным батальоном.

— Я могу взять автомобиль?

Котовский кивает.

— Только не берите немецкий — здешние крестьяне сначала стреляют, потом смотрят, кто именно ехал в таком незнакомом авто. Езжайте на полуторке, к ним местные уже привыкли.

Пыль лезет в глаза, смешивается с потом, покрывает тело слоем субстанции, похожей на оконную замазку. В носу и вовсе засыхает цементной коркой. Форма на людях стоит колом — от пропитавшей её соли. У обочины отступающих бойцов ожидают местные — мальчишка и пожилая женщина, голова которой укутана в привычный уже тёмный платок. Как она выдерживает в чёрном на таком солнце? У мальчика на поводу серый осёл, несущий на боках огромные кувшины с водой и домашним вином.

— Уходите?

В голосе женщины нет ни упрёка, ни обиды, она знает — имейся возможность остановить немцев, эти бойцы сражались бы до последнего. Иногда для того, чтобы победить слишком многочисленного врага, сначала приходится отступить — за Фермопилы, на Саламин или ещё дальше. Но горечь не спрячешь, и парни отводят глаза.

— Мы вернёмся, мать.

— Пейте, воины. Нечего им оставлять.