Институт

Она сидела в мягком кресле, покрытом прозрачным пластиком, и вязала шарф, который выглядел достаточно длинным даже для одного из гигантов Джорджа Р.Р. Мартина. Она была достаточно дружелюбна, не проявляя никаких признаков того, что один из коллег Тима из Сарасоты называл «синдромом бездомного параноика», но при этом была поклонницей ночных ток-шоу по радио на Дабл-Ю-Эм-Ди-Кей, и ее разговор иногда блуждал странными окольными путями между летающими тарелками, пришельцами и одержимыми демонами.

Однажды ночью, когда он в очередной раз обнаружил ее лежащей на надувном матрасе в переулке и слушающей свое маленькое радио, он ее спросил, почему она находится здесь, когда у нее есть палатка, которая была в отличном состоянии. Сиротка Энни — лет шестидесяти, может, восьмидесяти — посмотрела на него как на сумасшедшего. — Здесь я рядом с по-ли-ци-ей. Вы знаете, что находится за депо и этими складами, Мистер Джей?

— Наверное, лес.

— Лес и болота. Мили топей, грязи и буреломов, которые тянутся до самой Джорджии. Там водятся разные твари, и некоторые плохие люди тоже. Когда идет дождь и мне приходится оставаться в палатке, я говорю себе, что в грозу ничего плохого не случится, но все равно плохо сплю. У меня есть нож, и я держу его под рукой, но не думаю, что он сильно поможет против какой-нибудь болотной крысы или чувака, подсевшего на мет.

Энни была худой до изнеможения, и Тим стал приносить ей маленькие угощения от Бев, перед началом своей непродолжительной смены по погрузке и разгрузке в складском комплексе. Иногда это был пакетик жареного арахиса или Мак Крекерс, иногда лунный или вишневый пирог. Один раз это была банка с Уиклис[25], которую она схватила и держала между своими тощими грудями, смеясь от удовольствия.

— Уики! Я их не ела с тех пор, как пес Гектор был щенком! Почему вы так добры ко мне, Мистер Джей?

— Не знаю, — ответил Тим. — Наверное, ты мне просто нравишься, Энни. Могу я попробовать один из них?

Она протянула ему банку.

— Конечно. Тебе все равно придется ее открыть, у меня слишком болят руки от артрита. — Она протянула их, показывая пальцы, так сильно скрюченные, что они были похожи на куски коряги. — Я все еще могу вязать и шить, но Бог знает, как долго это будет продолжаться.

Он открыл банку, слегка поморщился от сильного уксусного запаха и выудил одно из солений. С него капало что-то, что, насколько он знал, могло быть формальдегидом.

— Давай-ка её сюда, а ну, верни-ка её мне!

Он протянул ей банку и съел огурчик.

— Господи, Энни, мой рот может никогда не разжаться.

Она рассмеялась, показав несколько оставшихся зубов.

— Их лучше всего есть с хлебом, маслом и хорошим холодным кофе. Или пивом, но я его больше не пью.

— Что это ты вяжешь? Шарф?

— Господь не придет в своем собственном одеянии, — сказала Энни. — А теперь идите, мистер Джей, и исполняйте свой долг. Остерегайтесь людей в черных машинах. Джордж Оллман по радио все время о них говорит. Вы ведь знаете, откуда они? — Она бросила на него понимающий взгляд. Возможно, она шутила. Или нет. С Сироткой Энни трудно было сказать наверняка.

Корбетт Дентон был еще одним представителем ночной жизни Дюпре. Он был городским парикмахером и был известен во всем округе как Барабанщик, за какой-то подростковый подвиг, о котором никто точно ничего не знал. Знали только то, что этот подвиг привел к месячному отстранению от занятий в региональной старшей школе. Возможно, в свое время, он и был настоящим бунтарем, но те времена остались далеко позади. Барабанщику было далеко за пятьдесят или даже чуть за шестьдесят, он был полноват, лысел и страдал бессонницей. Когда ему не спалось, он сидел на крыльце парикмахерской и смотрел на пустую главную улицу Дюпре. Пустую, если не считать Тима. Они обменивались отрывочными фразами, которыми обменивались только знакомые — погода, бейсбол, ежегодная Летняя распродажа, — но однажды вечером Дентон сказал нечто такое, что заставило Тима насторожиться.

— Знаешь, Джеймисон, эта жизнь, которую мы думаем, что живем, не настоящая. Это просто игра теней, и я, к примеру, буду несказанно рад, когда свет погаснет. В темноте все тени исчезают.

Тим присел на ступеньку под парикмахерским шестом, бесконечная спираль которого теперь затихла на ночь. Он снял очки, протер их о рубашку и снова надел.

— Могу говорить откровенно?

Барабанщик Дентон щелчком отправил окурок в сточную канаву, где он при ударе о землю выдал сноп коротких искр.

— На прямоту. Между полуночью и четырьмя, каждый должен иметь возможность говорить откровенно. По крайней мере, я так считаю.

— Ты говоришь, как человек, страдающий депрессией.

Барабанщик рассмеялся.

— Нарекаю тебя Шерлоком Холмсом.

— Тебе надо повидаться с Доком Роупером. Есть таблетки, которые скрасят твое настроение. Моя бывшая их принимала. Хотя избавление от меня, вероятно, еще больше скрасило ее настроение. — Он улыбнулся, показывая, что это шутка, но Барабанщик Дентон в ответ не улыбнулся, а просто встал.