Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

И ведь это всего-навсего эмбрион, ещё только зародыш, а сколько зла способен натворить. Что же тогда говорить об уже рождённых детёнышах рода человеческого? Мало того, что в течение целых девяти месяцев, на дармовщину развиваясь-бездельничая во чреве матери, они безжалостно высасывают из бедняги все соки… так, родившись, становятся многократно вреднее – то поесть-попить им подавай во внеурочный час, то, извините, попку подотри после горшка. А когда отдыхать-то молодой матери, когда о себе подумать? Да чего тут далеко ходить, взять этих же негодяев-отличников Илюху да Колюху, чтоб им их пятёрки когда-нибудь не в том месте повылазили, космонавты ещё одни размечтавшиеся… Ухайдокали насмерть свою больную мамку сообща, с удвоенной злой энергией по той же наезженной схеме – сама погибай, а чертенят своих ублажай. Не считая большого ребёнка – мужа своего, идиота. Пожила бы, возможно, ещё сколько-нибудь, порадовалась хоть немногим женским радостям, так нет

же… детки, язви их… эх, жизни, жизни-и…

Засыпала к концу ночи в твёрдом убеждении: уж от неё-то они такой милости, как от родной матери, не дождутся… скорее сами загнутся-сгинут, чем праведницу Марию в гроб загонят. Не на ту напали!

Наутро, поднявшись с больной головой, Она вспомнила, что к предстоящей в ближайшее воскресенье Пасхе надо бы прикупить на рынке хотя бы пару десятков яиц, сварить их и покрасить красками, которые есть в школьных портфелях близнецов. А ещё – испечь немного куличей, не то, неровён час, нагрянет кто-нибудь в гости, а у неё, как у нерадивой хозяйки, ничего нет, чтобы угостить людей по христианскому обычаю.

Нет, – назойливо, как голодные мухи, возвращались её мысли опять и опять к изнуряющей душу, болезненной, но денно и нощно притягивающей, подобно запретному вкусному блюду, теме, – от мальчишек, негодников, надо избавляться однозначно и бесповоротно, куда-то определять их. Чем скорее, тем лучше. А то, ишь ты, и сами по ночам не спят, и других лишают всякого удовольствия. Только-только, после большого перерыва, вернулась к ней настоящая, так редко в жизни испытанная охота к супружеским забавам, а они, змеёныши, готовы всё испоганить. Да и других грехов за ними полно – сахар воруют, собаку на свою сторону переманили. Но самое плохое – объединившись с собакой, они, это хорошо видно, почти открыто ненавидят её, Марию, из-за них переехавшую из сибирского города сюда, в Узбекистан, и для них же купившую на заработанные вязанием платков деньги дом. Зазвала дурное семя на свою голову…

Только, куда вот подальше сбыть с рук этих неблагодарных? – озабоченно раздумывала Она. – Может, в детдом? Нет, люди не поймут, да и Николай наверняка заартачится: что, дескать, эти люди-соседи скажут… Стоп! Есть, кажется, выход, который устроит всех: интернат. Сейчас многие своих детей туда отправляют, кому нелегко живётся. Неделю – учёба, а на выходные кто приезжает домой, а кто и там остаётся. И причина у нас ещё как уважительная для такого решения: зарплата маленькая, то да сё. Закину-ка после Пасхи удочку к Николаю… а пока придётся, хотя бы для отвода глаз, быть поласковее с маленькими мерзавцами. Но хоть и лишь для виду, да на короткое время эта ласка, а всё равно с души воротит…

Глава 6. ПАСХА

Этот день Сухоруковым запомнится, не иначе, на всю оставшуюся жизнь. Так хорошо начинался, и чем закончился, да с какими последствиями… впору, копируя мачеху, сокрушённо вздохнуть и, качая головой, долго и горько причитать: «Жизни, жизни-и…»

Проснувшись в тёплое солнечное воскресенье по обычаю выходного дня поздно, Илюха с Колюхой обнаружили на своей общей прикроватной тумбочке вазочку с конфетами и печеньем, а ещё – два огромнейших по сравнению с привычными куриными, яйца-великана, неровно, по видимому второпях покрытых краской цвета луковой кожуры. А когда прошли умыться к рукомойнику на кухню, увидели на обеденном столе несколько печёных из теста изделий цилиндрической формы, густо политых сверху не совсем застывшей ещё глазурью, блюдо с горкой разукрашенных во все цвета радуги куриных яиц размера уже обычного, маленькую стоящую иконку и тонкую горящую восковую свечку.

– Христос воскрес! – хором поприветствовали их сидевшие за столом с улыбками на румяных лицах и стаканами вина в руках отец и мачеха. – Что воспитанные люди отвечают на такие слова в такие дни, как сегодня? Воистину воскрес!

– Воистину воскрес… – послушно пробормотали ничего пока не успевшие понять близнецы. Слишком уж необычным было для них происходящее, тем более что мачеха на этот раз не ворчала, не причитала, а буквально пела елейным голоском.

– Вот ваши куличики, умывайтесь, и – за стол! А если кто-то нагрянет вдруг случайно в гости или просто зайдёт по какой-нибудь надобности, и скажет: «Христос воскрес», ответствуйте как нам сейчас, и дайте яичко и пару конфеток или печенюшек. Таковский обычай. Вас тоже угостят, если к кому-нибудь сегодня придёте. Только, как войдёте в чей-то дом, не забывайте сказать, что Христос, дескать, воскрес. И всё в порядке…