Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

Оторопевший от такого неожиданно яростного нападения Илюха, увидев, как Она заперлась в доме с полонённым ею Колюхой, а верный Барбос не может дотянуться до двери из-за сдерживавшей его порывы цепи, всё же взял себя в руки, быстро отыскал во дворе какой-то ящик, поставил к окну, чтобы попытаться открыть его. Окно не отворялось. И тут они с Барбосом услышали, как дико закричал Колюха. Это было невыносимо для обоих. Барбос, ещё раз с натужным хрипом-стоном поднапрягшись, сумел, наконец, сорваться с цепи и стал метаться с её обрывком на шее вокруг дома, выискивая путь, по которому можно проникнуть внутрь на помощь другу. Плачущий Илюха в отчаянии выскочил со двора на улицу и кинулся навстречу к первому попавшемуся взрослому прохожему.

– Дяденька! Колюху убивают, помогите пожалуйста.

– Какого Колюху? Где? – от мужчины тошнотворно пахло водкой и ещё

чем-то не лучшим, и на ногах он держался не очень твёрдо.

– Там, дома, мать наша неродная.

– Дык, мать-то, она если и накажет, то – за дело. Но она же, когда надо, и пожалеет, приласкает, – громко икнув и назидательно подняв указательный палец, попробовал, вполне, впрочем, равнодушно успокоить паникующего пацана прохожий.

– Не приласкает! Она ненавидит нас с Колюхой и Барбосом. А батя где-то опять пьяный ходит.

– Тю! Дык, это вы, что ли, которые с Севера приехали? Слыха-ал… – на плохо выбритой физиономии мужчины обозначилось какое-то подобие живого интереса.

Пошатываясь, он перешёл на другую сторону проулка и начал стучать кулаком в ближайшие ворота, из-за которых доносились приглушённые звуки происходившего в доме застолья – беззаботный смех, лёгкая музыка, многоголосый говор. С той стороны некоторое время не было никакой ответной реакции. Наконец послышался, одновременно с недовольным ворчанием, звук приближающихся шагов, и хрипловатым сварливым, видимо принадлежащим не самой молодой участнице застолья женским голосом раздражённо спросили:

– Ну, кто там тарабанит, как взбесимшись? И в праздник не отдохнёшь никак, хоть за стол не садись!

– Маню-у-нь! Эт я – Вовчик. Тут, кажись, беда, помощь требуется – мальца вроде как забивают.

– Какого ещё мальца, пьянь ты эдакая! Тебе, забулдыге конченному, вечно то черти, то мальцы всякие мерещатся. Бедная твоя Клавка, и за что только судьба подбросила ей такой подарочек?..

– Да ладно, Манюнь, лаяться! Хучь, раз в году, в Пасху-то, блин, не долбайте меня всей роднёй. Сегодня хорошенечко не выпить – смертный грех. Сама, поди, до Пасхи не зазря несколько недель постилась как проклятая с подружками своими богомольными, что теперь вон как

разговляешься – дым коромыслом.

– Чего тебе надо, ирод, в конце-то концов?! – женщина за воротами явно начала терять терпение.

– А если черти мне когда-то разок-другой и померещились невзначай, так это было давно и неправда!

– Тьфу, идиот! Я пошла…

– Да погодь ты, Манюнь! Чёртики с рожками, приблызившиеся спьяну – и козе понятно, фуфло полное. А вот мальчонки без рогов и копыт, исконно наши русские, можешь собственными глазами убедиться – настоящие, реальнее не бывает. У приезжих этих, твоих соседей, вправду что-то не то, ей-Богу! Мало ли… во, гляди, один из двойняшек прям сам не свой. И псина ихняя чего-то с цепи сорвалась, раньше такого не наблюдалось, – досказав, наконец, своё сообщение до конца, Вовчик оглянулся на Илюху и Барбоса, с беспокойной надеждой ожидавших результата разговора.

В это мгновение со стороны дома Сухоруковых раздался пронзительный душераздирающий детский вопль.

– О, Господи! – всякие колебания и нотки презрительного недоверия в голосе невидимой собеседницы Вовчика исчезли, ворота приоткрылись и в их створе показалась женщина не первой молодости в нарядном платье. – Сейчас людей позову. И ты давай, беги по соседям, собирай, кого сможешь!

Через считанные минуты во дворе Сухоруковых уже толпилось с полтора десятка взбудораженных, празднично одетых людей, оторванных в разгар веселья от застолий по такому неожиданному поводу. Всем скопом колотили кто чем в запертую дверь и по тёмным, глухо зашторенным окнам. В доме стихло, но изнутри открывать не торопились.

Кто-то откуда-то привёл под руки пьяно покачивающегося из стороны в сторону, но необратимо трезвеющего на глазах от созерцания происходящего в его дворе Николая Захаровича. Сначала тупо, затем понемногу яснее и яснее воспринимая то, что он сейчас видел и слышал, Сухоруков, наконец, понял всё. Реакция его была фантастической для не вышедшего ещё полностью из хмельного состояния человека: в секунды сорвав с бельевой верёвки одно из сушившихся полотенец и обмотав им кулак, он коротким ударом вышиб двойные стёкла ближайшего окна, ухватился за освобождённую от стекла раму, подтянулся и в мгновение ока занырнул вовнутрь дома. Откуда тут же раздался невообразимый грохот: видимо, не на шутку разволновавшийся глава семейства в темноте сослепу учинил грандиозный погром.

Входная дверь дома вдруг распахнулась и во двор стремглав выскочила с растрёпанной и окровавленной головой Она.