Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

– О-ё-й! Убивают! – громко вопила перепуганная насмерть Мария, пробиваясь сквозь толпу к калитке.

Вырвавшись на улицу, Она, не сбавляя скорости, во весь дух помчалась к центру городка, где располагались административные учреждения, непрерывно крича на бегу:

– Караул! Спасите! Милиция!

Народ, толпившийся во дворе и за его пределами, на какой-то миг растерялся и расступился перед мчавшейся со скоростью ракеты Марией. Но тут же, как по команде, опять тесно сомкнулся в плотную стенку, едва вслед за женщиной, с топором в руках и с криком «убью, с-сука!» из дома выбежал с не меньшей, чем Мария, скоростью бледный от гнева Николай Захарович. Те, что попроворнее, мужчины изловчились и, перехватив его за руки, повалили наземь, обезоружили, окатили из ведра холодной водой и принялись успокаивать, как могли.

– П-промазал в темноте, з-зараза, не убил подлюку! – горько, чуть не плача, сокрушался обезвреженный, но всё ещё на всякий случай крепко удерживаемый несколькими соседями хозяин дома. – Но, гад буду, порешу эту тварь за своих пацанов!

– Ты, дурила, и так полбашки ей снёс, да фингалов понаставил. Харя у неё – видал? – сплошной синяк. Вон с какими воплями да визгами в милицию ускакала, – урезонивали его. – Посодют ведь тебя, голубок сизокрылый, за милую душу. Да надолго. А пацанам твоим невинным что, легче от этого будет?

– Ой, а мальчонка-то, мальчонка жив ли? – в тот же момент, как только мужчины свалили на землю бушевавшего Николая Захаровича, присутствовавшие здесь женщины устремились в дом, повключали во всех помещениях свет и обнаружили на кухне в углу за печкой потерявшего сознание, всего в кровоподтёках Колюху.

– Скорую, скорую давайте вызовите кто-нибудь! – опять раздался тот же беспокойный женский голос. – У кого здесь ближе всех есть дома телефон? Да у тебя же, Манюня!

Машина скорой помощи и милицейский автофургон подъехали одновременно. Пока двое дюжих милиционеров в тёмно-синей форме выполняли необходимые формальности по задержанию Николая Сухорукова-старшего и производили первичную фиксацию на бумаге обстоятельств совершённого им преступления, врач и санитар перенесли на руках полуживого Колюху Сухорукова-младшего в машину, где сразу же, не откладывая, начали приводить его в чувство. Как только мальчик раскрыл глаза и лицо его чуть порозовело, «скорая» на полном газу помчалась в больницу, а вслед за ней – с обрывком железной цепи на ошейнике Барбос. Разведав дорогу и запомнив, в какую дверь лечебного корпуса внесли мальчишку, пёс вернулся к дому, разыскал в толпе заплаканного Илюху и проводил его туда, куда только что увезли Колюху.

Дежурный врач оказалась женщиной добросердечной и сразу, без лишних расспросов и формальностей приютила и Илюху, оставив его в больнице в соседней с колюхиной детской палате. А Барбос, опьяневший от полученной впервые в жизни свободы, убедившись, что его юные двуногие друзья в безопасности, позволил себе расслабиться и, отдавшись стихийной воле унаследованного им от далёких предков боевого инстинкта, бросился возбуждённо рыскать по окрестным улицам, переулкам и прочим общедоступным территориям городка. В охотничьем азарте ворвавшись на территорию большого, почему-то не охраняемого двора, он проник в сарай, где громко раскудахтались всполошившиеся куры, задавил и, войдя в раж, растерзал несколько из них. А затем, ещё более опьяневший от вкуса свежей крови, долго носился по ночному простору городка, устраивая переполох везде, где появлялся, и легко уходя от погони там, где её пытались организовать.

Глава 7. ШОК

(если б деревья умели говорить)

Утром в палату к Колюхе приходила строгая на вид дама в милицейской форме, долго расспрашивала его и не отходившего от постели брата Илюху о подробностях происшедшего вчера вечером и их жизни вообще. В некоторые моменты их рассказа у этой не юной уже, видавшей виды и далеко не слабонервной сотрудницы правоохранительных органов на глаза наворачивались слёзы. В ходе беседы в палате появилась специально приглашённая следствием одна из школьных учительниц, в присутствии которой, как, оказывается, положено по закону, братьям пришлось основную часть рассказанного повторить снова. Потом милиционерша и учительница совместно составили два протокола: один из них содержал показания несовершеннолетнего потерпевшего Сухорукова Николая Николаевича, а другой – несовершеннолетнего свидетеля Сухорукова Ильи Николаевича.

Через неделю начавших уже тосковать в больничной атмосфере близнецов, сразу после очередного утреннего врачебного обхода, выписали домой. И, наверное, зря это было сделано именно в тот день, да ещё и в понедельник – день по всем меркам тяжёлый. Очутившись в собственном дворе, братья испытали такое душевное потрясение, от которого долго не смогут оправиться.