Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

– Да на хрена им такой отец после всего этого? – презрительно парировали соседки. – Лучше уж в детдом или интернат какой. Всё были бы сыты, да одеты-обуты. А без матери дети и так, считай что, полные сироты.

Без отца же – только наполовину. Вот и иди, раз уж променял сынов родных на пьянку да на сволочную бабу, лижи задницу своей хабалке! Тьфу…

В следующее после Пасхи воскресенье Мария и Николай, вопреки обычным соблазнам выходного дня, за пределы собственного двора не отлучались. Ни на базар, ни в кино, никуда… у неё всё ещё была забинтована голова, а под глазами не совсем сошли синяки – в таком виде не очень-то приятно показываться на людях. Да и бродивший где-то, до сих пор не возвратившийся домой Барбос мог в любой момент исподтишка напасть из-за угла. Ну, и общая с Николаем причина не выпускала их сейчас в люди – полнейшее презрение к супружеской чете Сухоруковых со стороны всех, кто хоть краем уха слышал об их приключениях в пасхальное воскресенье и позорном, морально уродливом примирении через три дня после него. Примирении не по любви между собой или к детям, а примирении-сделке, унизительной с точки зрения человеческого достоинства. А поскольку городок, в котором они в настоящий момент обитали, был невелик, то обо всех мало-мальски значимых событиях здесь, как в деревне, неуловимо быстро узнавало практически всё население. Именно поэтому, как говорится, сам Бог велел заполучившим по своей вине недобрую славу супругам на некоторое время сделаться полными домоседами, а вынужденное это домоседство попытаться использовать как можно более продуктивно – например, хоть раз за свою совместную жизнь основательно потолковать между собой, разобраться во всём прожитом и пережитом за последние полугода, согласовать планы и действия на будущее.

В повестку дня «серьёзного разговора» решено было включить два основных вопроса: любовь и дети. Третий вопрос, по своей значимости имевший полное право на собственную строчку в повестке дня, Мария обсуждать категорически отказалась. Это – судьба Барбоса, который без каких либо обсуждений и оговорок должен быть уничтожен. Раз и навсегда.

И – немедленно. Иначе… Мария знает, что делать.

– Ружья у тебя, полудурка, нет. И слава Богу! Ножом ты его тоже не

достанешь. Скорее – он тебя самого вместе с ножиком, как цуцика, счавкает, – удостоила всё же Мария несколькими фразами «барбосову» тему. – Лучше, как добрые люди делают – отравить, и вся недолга. Натыкать иголок в кусок хлеба, намазать чем-нибудь вкусным, хоть масла не пожалеть для этого дела, и дать. Сдохнет, как миленький. Только сперва надо его поймать и привязать, да покрепче. Вот и докажи, что ты настоящий мужик, а не тряпка. В постели-то любой из вас горазд запудрить бабе мозги, что якобы герой. Или, ещё хлеще – на беззащитную бабу с топором в Пасху наброситься… а чтоб защитить бабу от зверя лютого, так – кишка тонка.

– Ладно, пёс с ним, с псом! Тьфу ты, бляха-муха, зарапортовался с тобой совсем. Давай по делу. С чего начнём, с нас или с пацанов?

– Давай уж, как получится. Одно от другого ведь всё равно не отделишь, хоть расшибись. Жизни, жизни-и… – с протяжным вздохом ответила Мария и вдруг порывисто прижалась к Николаю: – Как хочется хоть чуть-чуть отдохнуть от всего! Мы ведь с тобой вместе ещё нигде ни разу не были, ни у твой родни, ни у моей.

– Так у тебя её отродясь не было, родни-то! Чего ты мелешь, заговариваться, что ли, начала? В рот те траулер камчатский… – удивлённо осклабился Сухоруков. – Да и у меня давно уже порастерялись все кровные.

– Ну-у, если хорошо поискать, то двоюродных или троюродных завсегда, наверное, найти можно. И погостить где-нибудь в деревне, на природе хотя б с недельку.

– Ты подруга, на что, бляха-муха, намекаешь? Уехать балдеть, а пацанов бросить? Они ж на днях могут из больницы выписаться. Тем более, что Илюха там просто за компанию лежит, полулегально, можно сказать.

– Не кипяшись! Мне лично на больничном ещё долго кантоваться по твоей милости. Ты на своей работе без труда отпросишься на несколько деньков. Подписки с нас обоих сняли, так что можем ехать куда хотим, хоть на все четыре стороны. А для мальчишек оставим немного денег соседке какой-нибудь, хоть той же Манюньке – раз в день сварит, да разок за неделю

постирает-погладит, не надорвётся. Ну, что может случиться в такое короткое время, пока нас не будет, скажи на милость? Отдохнём, а? Не могу я больше на эти рожи соседские смотреть. Того и гляди, заедут чем-нибудь тяжёлым по голове, или втихаря ещё какую гадость подстроят.

– Ну ладно, уговорила, в рот тебе крейсер «Аврору»… можно будет, наверное, куда-нибудь съездить. У меня где-тысь под Оренбургом раньше родня водилась, ну, в Ташкенте кой какие корни, кажись, сохранились. Адреса некоторые у меня вроде бы записаны были, если не выкинул невзначай. Заявимся с подарками – поди, не выгонят.