Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

– Ты, транжира хренов, с подарками всякими, да подачками давай поаккуратней! Знаю я тебя – как хавало своё зальёшь, так всё до последних штанов готов спустить. А семье на что потом жить? Христарадничать прикажешь?

– Заткнись! Вот как раз про семью и хочу тебя, курву, спросить: что же дальше-то? Расходиться со мной ты не собираешься, что ль? Ладно, собаку, допустим, отравили, отдохнуть съездили, пацаны вернулись из больницы… но не уживёшься же ты с ними, особенно после всего этого, атомоход тебе в рот! Да и я, если увижу хоть след от твоих лап на Колюхе после лечения, за себя не ручаюсь – рожу свою целой уже ни в какое зеркало не увидишь.

– Дурак! Думаешь, я и на самом деле такая гадина, как тебе нашёптывают некоторые сучки, с превеликим удовольствием готовые подстелиться под тебя как могучего по мущинской линии соседа, пока их немощные уже в этом деле мужья-алкаши в карты-домино где-нибудь до глубокой ночи режутся? Да я, будет тебе, милый мой, известно, тайком деньги копила на велосипеды для Илюхи с Колюхой, да на лето хотела им путёвки в хороший пионерлагерь достать, чтобы, пока они отдыхают в хороших условиях, самой с тобой в это время помиловаться тут дома с чувством, с толком, с расстановкой. Потому и экономила как могла. А с

Колюхой сорвалась из-за тебя же, недотёпы. Если б ты держал их обоих покрепче в руках, одёргивал хоть иногда – и они бы не давали повода для замечаний, и я была бы куда спокойнее да ласковее. И жили бы всей семьёй дружненько да ладненько, на зависть другим семьям.

– Н-ну, ты и т-тварь! Кого хочешь улестишь, в рот тебе…

У Сухорукова призывно защекотало в паху: он почувствовал быстро нарастающее возбуждение, всегда возникавшее у него при общении с Марией наедине в замкнутом пространстве. В скандальных ситуациях, как ни странно, это возбуждение усиливалось многократно, что, в свою очередь, подсознательно толкало Сухорукова на грубость и хамство по отношению к ней.

В Марии точно так же, как и в Николае Захаровиче, при всей взаимной антипатии и даже проскальзывавшей иногда откровенной ненависти, с момента первой же интимной близости с ним безудержно росла страсть к совокуплению через скандал. Её нутро, помнящее о первом опыте общения с мужским полом как с таковым – заурядном её изнасиловании, разбудившем в теле что-то пугающе мазохистское, и полузабывшее сверхласковые ночи первого брака, теперь в интимные моменты жаждало невежливого обращения, хамски-грубого насилия над собой, и она непроизвольно стремилась, как могла, это насилие и унижение спровоцировать. И в глубине души, конечно же, интуитивно и изначально, как мы помним, тянулась к партнёрам маленького роста, как к наименее опасным в случае возникновения у них желания переборщить, особям. Причём, в данном случае, в этом втором, во многом взаимном в некоторых своеобразностях браке добивалась желаемого не просто успешно, а ещё и каким-то образом оставаясь в постели хозяйкой положения. Скорее всего, потому, что была всё-таки психологически сильнее вечно подвыпившего или похмельного «нонешнего суженного». И не то что потушить совсем, а даже хотя бы чуть-чуть пригасить эту её странную страсть не могло до сих пор ничто – ни отвратительный внешний вид Сухорукова после каждой из его довольно частых больших или малых пьянок, ни даже случавшееся время от времени с его стороны такое совсем уж крайнее безобразие, как рукоприкладство. Парадоксально, что эти предынтимные факты терпимых, в общем-то, по степени болезненности побоев не только не влекли за собой попыток Марии вызвать милицию, а наоборот… в общем, чем похабнее и грязнее они один другого оскорбляли, тем с большей страстью отдавались потом друг другу в постели, и тем острее и слаще, длительнее и мощнее бывала у обоих разрядка. Вот и сейчас, в самый наирабочий момент жизнеопределяющей беседы, поток их серьёзных мыслей на какое-то время оборвался…

Вторая половина разговора, после очередной вспышки и удовлетворения интимной страсти, была более деловитой и целенаправленной, а значит – и более продуктивной. Да-а… что бы в этой суетной жизни ни происходило всякого да разного, а ничего ещё природа не сумела придумать даже близко сравнимого по остроте наслаждения с только что в очередной раз испытанным. А значит… всё остальное надо как-то приспосабливать под это лучшее, от коего ни Николай Захарович, ни Мария отказаться не смогут уже никогда, покуда живы.

Что ж, с этой стороной дела, слава Богу, разобрались. Теперь вопрос второй – мешающие полноценному интиму дети. Скоро летние каникулы, целых три месяца. Здесь могут на первых порах выручить пионерские лагеря. А дальше? Сухоруков с глубокомысленным прищуром в глазах почесал затылок:

– Тут соседки, суки позорные, на меня недавно целым гуртом набросились, в рот им всем по пароходу, чуть не сожрали заживо. Еле отбился. Хреновый, базланят, я отец.

– И правильно базланят! Хоть в этом так же справедливо мыслят, как и я.

– Ты, падла, часом язык свой поганый откусить не хочешь? Ща устрою!

– Попробуй только! Забыл, где побывал давеча, и чуть не остался надолго?