Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

Выпив и приняв совместное с Марией твёрдое решение об отправке детей к началу нового учебного года в какой-нибудь приличный интернат, ещё раз крепко поскандалив и традиционно поимев с ней, как некий почти ритуальный уже довесок к ссоре, пост-скандальную супружескую близость, он несколько раз выходил во двор, чтобы дать Барбосу краюху чёрного хлеба, намазанную сливочным маслом и густо начиненную мелкокалиберными швейными иглами. И всякий раз отступал – рука не поднималась на пса, хотя и не нужного Марии, от настроений которой Николай Захарович теперь, после компромиссного освобождения из милиции, зависел вдвойне, но обожаемого его детьми Илюхой и Колюхой. Родительская любовь Сухорукова к сыновьям была вряд ли слабее плотской любви к этой женщине и странной, в чём-то досадной, но бесспорной психологической зависимости от неё (а не только той сугубо прагматической, что связана с закрытыми, а точнее прикрытыми недавно уголовными делами), вряд ли… но, всё же, женщина победила.

Допив принесённую из магазина водку до конца, Сухоруков, малодушно

отступивший перед волей женщины, но ещё не окончательно растерявший остатки чувства сострадания к живой божьей твари, поразмыслив, решил прибегнуть пусть к более сложному, но зато менее болезненному для пса способу лишения его жизни. Проверив крепление верёвочного узла на ошейнике Барбоса, Николай Захарович, отвязав от нижнего сука Дерева и перебросив через один из верхних и наиболее толстых второй конец верёвки, потянул.

Пёс ощетинился. Инстинкт подсказывал ему: от хозяина, а в собачьем понимании – вожака семейной стаи, которому безоговорочно подчиняются даже такие совершенные двуногие существа как абсолютно одинаковые с виду и почти неразличимые по запаху Илюха с Колюхой, исходит в эту минуту смертельная опасность. Опасность, от которой пока ещё не поздно уйти. И – нетрудно: ведь вожак хотя и главный здесь, но не слишком силён по сравнению с волкодавом. Справиться с ним особого труда не составит. Но… это же – Вожак! А Вожак – это свято. Негоже кусать руку, из которой принимаешь пищу. Даже если рука-кормилица поднялась на тебя самого.

Николай Захарович потянул за свой конец верёвки сильнее. Барбос упирался молча, без видимого проявления встречной агрессии. Дышать ему становилось всё труднее. Он уже начинал хрипеть. Но активно сопротивляться всё же пока не решался: Вожак, возможно, испытывает Барбоса на верность и прочность, или просто решил поиграться таким странным способом. И – вот-вот прекратит, уставши, это непонятное баловство.

Вожак же своих манипуляций не прекращал и верёвку эту ненавистную не отпускал, а наоборот, опершись ногой о ствол Дерева, натягивал её туже и туже.

А Дерево? Оно же – друг! Друг добрый и надёжный. Неужели не поможет, если это всё не игра, а какой-то малопонятный злой умысел? И Дерево, судя по всему, услышало немой зов друга. Сук, на котором Вожак пытался вздёрнуть Барбоса, с треском обломился. И… как назло, сразу под ним оказался другой такой же, даже толще и крепче. Тут уж Дерево ничего больше не могло поделать…

В угасающем сознании Барбоса мелькнуло запоздалое стремление послушаться всё-таки голоса инстинкта, рвануться из последних сил, опрокинуть Вожака и перекусить ему горло за такое вопиющее коварное предательство. Однако… такой, хоть и справедливый по сути, акт возмездия смертельно обидит детёнышей Вожака – самых близких, наряду с Деревом, друзей Барбоса.

Тёплые дружеские чувства к близнецам, не успев озадачить мечущуюся между жизнью и смертью собачью душу, тут же померкли перед высвеченным памятью приятнейшим впечатлением его жизни: последним видением умирающего пса стал миг мимолётной, первой и единственной на его коротком веку любви со случайно встреченной во время недельной свободной беготни по городу бродячей крупной рыжей сукой, которая и сегодня будет ждать его, уже, конечно, безрезультатно, у Большой Помойки.

Сентиментальность в бою неуместна: в решительный момент, когда жизнь твоя висит на волоске, спасти её могут если не счастливая случайность, ниспосланная свыше, то лишь собственная железная воля и мгновенная безошибочная реакция.

Всецело сосредоточившийся на борьбе Вожак, отбросивший в сторону эмоции и мысли, оказался, что элементарно логично, более собранным и точным в движениях, чем потерявший на короткие, но драгоценные секунды контроль над собой Барбос. Резкий сильный рывок за ошейник увлёк пса вверх и его задние лапы, оторвавшись от земли, потеряли опору, судорожно задёргались. Задыхаясь, он впервые с момента своего появления на свет почувствовал головную боль, дикую и беспощадную. Язык его какая-то ужасная сила безжалостно выдавливала наружу, и он уже не помещался в пасти. Глаза и мозг пронзила вспышка нестерпимо яркого света, и сразу же всё вокруг обволокла полная темнота, усугубляемая могильной тишиной. Раз-другой конвульсивно дёрнувшись, Барбос затих навсегда.

Глава 10. ПРОЩАНИЕ