Когда это небольшое недоразумение было улажено (что заняло много времени, так как Дейзи рыдала, а Дора твердила: «Ну, Освальд, вот вечно ты так!»), волонтёрами вызвались быть семеро, то есть вместе с Освальдом восьмеро, а говоря попросту, все мы.
И все восемь волонтёров выдвинулись поутру в Хейзелбридж без ракушек, обмотанной ленточками обуви, посохов, торб и прочих атрибутов благочестия, зато со стремлением быть хорошими и полезными (Освальд именно так себя ощущал), гораздо более искренним, чем во времена проклятого Общества добротворцев.
Погода стояла хорошая. И тут одно из двух: либо она почти всё это лето была хорошей, как помнится Освальду, либо всё самое интересное мы затевали в погожие дни.
С лёгкими, исполненными веселья сердцами и без сушёного гороха в ботинках марш-бросок в Хейзелбридж был проделан успешно. Мы взяли с собой обед и наших дорогих собак. Правда, уже на пути мы решили, что лучше бы одна из них осталась дома. Но им так хотелось отправиться с нами. Всем трём. Поэтому Марте тоже было разрешено одеться (я имею в виду – надеть ошейник) и присоединиться к нам. Передвигалась она, конечно, с черепашьей скоростью, но и мы особенно не спешили: целый день впереди.
Добравшись до Хейзелбриджа, мы вошли в бакалейную лавку мистера Б. Манна. Вроде как за имбирным лимонадом. И этот напиток был нам предоставлен, хотя бакалейщик, похоже, сильно удивлялся, услыхав, что мы хотели бы утолить жажду прямо в лавке.
Стакан тем не менее мы от него получили. Вымытый прямо при нас, а потому неприятно тёплый. Однако нам годился любой как повод завести разговор и ненавязчиво выудить из бакалейщика нужные сведения, не наводя его на подозрения и уклонившись от лишних вопросов, зачем эти сведения нам понадобились. Никогда не надо пренебрегать осторожностью.
Мы похвалили его лимонад, расплатились, и тут обнаружилось, что выудить хоть какие-то сведения из мистера Б. Манна совсем не просто. Повисла напряжённая и продолжительная тишина, вынудившая нас терпеливо ждать, пока он возился по ту сторону прилавка среди банок с мясными консервами, бутылок с соусами и подбитыми гвоздями ботинками, которые висели над прилавком рядком, словно бахрома.
Первым – неожиданно для нас – заговорил Г. О., которого, по меткому замечанию Денни, вечно несёт в ту сторону, куда ангелы опасаются даже взглянуть. (Придумайте сами, как попроще и покороче назвать подобных людей.)
Г. О. спросил:
– Вы помните, как отвезли нас тогда домой? Ну и кто вам за это заплатил?
Разумеется, Б. Манн, бакалейщик, был не из тех простофиль (очень, по-моему, славное слово и подходит многим, кого я знаю), чтобы вот так ему сразу взять и всё выложить.
– Брось тоску, брось печаль, юный джентльмен. Нормально мне заплатили, – ответил он.
«Брось тоску, брось печаль» означает у жителей Кента, что нет оснований для беспокойства по тому или иному поводу.
Тут Доре тоже приспичило легонечко шевельнуть веслом, и она пылко выпалила:
– Мы хотим выяснить адрес этой чудесной леди, чтобы написать ей письмо с благодарностью за доброту, проявленную к нам в тот день.
– Ходкий товар – адрес этой самой леди. Повышенным спросом пользуется, – пробормотал Б. Манн, бакалейщик.
– Ну пожалуйста, дайте его нам! – с мольбой во взгляде воскликнула Элис. – Мы сами забыли спросить у неё. А она родственница нашего дальнего дяди. И мне очень надо её как следует поблагодарить. А если у вас есть мятные леденцы по пенни за унцию, мы бы купили четверть фунта.
Это был меткий выпад, и пока мистер Б. Манн, бакалейщик, взвешивал нам леденцы, лёд в его сердце начал оттаивать.
– Какие замечательные кругленькие леденчики, – сказала Дора, когда он уже для нас закручивал угол бумажного фунтика с ними. – Ну, скажите же нам, пожалуйста!
Сердце Б. Манна к этому времени успело оттаять полностью, и он ответил:
– Её звать мисс Эшли, а проживает она в «Кедрах». Эдак в миле отсюда по Мейдстонской дороге.
Мы поблагодарили его. Элис заплатила за леденцы. Освальд сперва немного встревожился, услышав, сколько она их заказывает, но, к счастью, у него, вкупе с Ноэлем, наскреблось достаточно денег. Из магазина мы вышли на Хейзелбриджский луг, который на самом деле почти целиком усыпан гравием, и переглянулись.
– Давайте вернёмся домой и сочиним красивое письмо, под которым каждый из нас подпишется, – предложила Дора.
Освальд глянул на остальных. Письмо – это, конечно, неплохо, подумалось ему. Но ведь потом весь изведёшься, ожидаючи и гадая, что из этого выйдет. Умная Элис мигом прочла его мысли, а Дентист – её соображения, поскольку ещё недостаточно умён, чтобы читать мысли Освальда. И они хором спросили:
– А не лучше ли нам пойти и увидеться с ней?
– Ну да! Она ведь говорила, что надеется когда-нибудь с нами опять увидеться, – вспомнила Дора, после чего мы, ещё немного поспорив, направились в «Кедры».