«Искатели сокровищ» и другие истории семейства Бэстейбл

Никогда ещё мне не приходилось так скверно себя чувствовать.

Бедняга упал и лежал неподвижно, скрючившись. Остальные рабочие обступили его, мешая нам с Дикки разглядеть, что происходит за их спинами, но бригадир, подаривший Освальду петли, сказал:

– Надо бы доктора вызвать.

До рабочих порой очень долго доходит смысл поручений, с которыми к ним обращаются, поэтому Освальд, не дожидаясь отклика на слова бригадира, выкрикнул:

– Я сбегаю! – И понёсся со скоростью выпущенной из лука стрелы, а Дикки – с ним вместе.

Доктор, по счастью, был дома и немедля отправился с ними в обратный путь. Затем Освальду с Дикки велели уйти, но разве могли они подчиниться? Пусть даже знали, что звонок, вероятно, уже давно надрывается, безуспешно призывая их к обеду. И они не ушли, а спрятались за углом и скрывались там, пока не услышали слова доктора: рука у рабочего сломана, но всё остальное цело.

Когда несчастного собрались отвезти домой в кебе, Освальд с Дикки уговорили кебмена, с которым водили дружбу, чтобы позволил им сесть на козлы. Таким вот образом они и узнали, где этот рабочий живёт, и стали свидетелями того, как страдальца встретила его бедная жена.

– О боже, Гас! – воскликнула она. – Ну, что ты теперь сотворил? Надо же быть таким невезучим.

Но мы видели, что её любящее сердце полно сочувствия.

Когда она завела его в дом и закрыла дверь, мы ушли. А проживал несчастный страдалец по имени Огастас Виктор Планкетт на конюшенном дворе. Ноэль впоследствии разродился по этому поводу стихотворением:

О муза, открой мне словесный простор, Чтоб смог описать я конюшенный двор, Где в бедной квартирке рабочий живёт И горькие слёзы жена его льёт. А через две двери там кебмен живёт, Который привёз его с травмой руки – Причиной жены его горькой тоски.

И ещё двести двадцать четыре строфы в том же духе, напечатать которые не получилось из-за недостатка шрифта в наборной кассе для такой уймы текста.

Когда мы вышли с конюшенного двора, у нас состоялась первая встреча с козлом. Я угостил его кубиком кокосового льда[142], и ему это очень понравилось. Он был привязан к кольцу в стене, чёрно-белый, круторогий и бородатый.

Хозяин его, заметив наш интерес, предложил приобрести животинку с большой выгодой. И когда мы осведомились о цене (из чистой вежливости, ибо денег у нас с собой не было, кроме двух пенсов Дикки), этот человек нам ответил: «Семь шиллингов и шесть пенсов. Дешевле не найдёте. Никакого обмана, джентльмены. Поверьте уж, стоит он в три раза больше».

Освальд, мысленно умножив названную сумму на три, получил в итоге один фунт два шиллинга и шесть пенсов и с грустью удалился, потому что не прочь был заиметь такое великолепное животное на столь выгодных условиях.

К обеду мы в результате опоздали гораздо сильнее обычного, и миссис Блейк оставила нас без сладкого, но Освальд воспринял это с невозмутимой стойкостью – в значительной мере потому, что был почти полностью поглощён соблазнительными мыслями о козле. А вот Дикки, отнюдь не захваченный прекрасными мечтами и вообще к ним не склонный, впал в мрачность и вялость, так что Дора даже осведомилась с тревогой, не собирается ли он, случайно, заболеть какой-нибудь корью.

Когда мы собрались отойти ко сну, Дикки, ожидая, пока Освальд ляжет, повозился с запонками, которые хранил в отделанной изнутри бархатом шкатулочке, а потом сказал:

– Слушай, Освальд, я ощущаю себя убийцей. Ну, почти. Всё ведь случилось из-за того, что мы двигали лестницу. Уверен. И вот он теперь слёг, а его жена и дети…

Освальд, сев на кровати, по-доброму произнёс:

– Правильно, старина. Причина действительно в том, что тебе вздумалось передвинуть лестницу, а потом ты поставил её неправильно. Но человек же всё-таки не погиб.

– Нельзя было трогать её, а уж если трогали, надо было после предупредить, что мы это делали, или предотвратить это как-то ещё… Вдруг у него теперь начнётся заражение крови, или какое-нибудь воспаление, или что-нибудь гораздо ужаснее?

Освальд ни разу ещё не видел Дикки таким расстроенным. Обычно-то тот на всё реагирует довольно легко и просто.

– Нет смысла теперь по этому поводу трепыхаться. Лучше скорей раздевайся и ложись спать, – посоветовал Освальд. – А утром сходим туда, наведём справки, оставим свои визитные карточки.

О визитных карточках было, конечно, сказано не всерьёз. Освальд просто хотел шутливым своим замечанием немного приободрить брата, заглушить угрызения совести, которые отравляли юную его жизнь, мешая заснуть. Ведь эдак он битый час, а то и больше, мучаясь совестью, станет ворочаться, не давая спать Освальду.

Дикки, однако, воспринял его слова без улыбки и произнёс со злостью:

– Ты изверг. Заткнись, Освальд.

А после этого лёг на кровать и разрыдался.