Искра жизни

Он чиркнул спичкой. Лебенталь принялся читать как можно быстрей. Это был обычный набор лжи и умолчаний. Мост, дескать, в стратегическом отношении бесполезен, американцы, закрепившиеся на другом берегу, окружены и находятся под ураганным огнем, а немецкая часть, не взорвавшая мост при отступлении, пойдет под трибунал.

Спичка погасла.

— Не взорвавшая мост… — Пятьсот девятый задумался. — Выходит, мост они взяли с ходу, целехоньким. Знаете, что это значит?

— Их застигли врасплох…

— Это значит, что Западный вал прорван, — произнес Бергер, но так робко, будто все это ему снится. — Западный вал прорван! Они прошли!

— Это целая армия. Не какой-нибудь воздушный десант. Десант сбросили бы уже за Рейном.

— Бог мой, а мы ничего не знаем! Мы-то думаем, что немцы все еще удерживают часть Франции!

— Прочти еще раз, Лео, — сказал пятьсот девятый. — Чтоб уж больше не сомневаться. От какого это числа? Там дата есть?

Бергер зажег вторую спичку.

— Погаси свет! — заорал кто-то.

Лебенталь уже читал.

— Ну, какое число? — подгонял его пятьсот девятый.

Лебенталь все искал.

— Одиннадцатого марта 1945 года.

— Одиннадцатого марта. А сегодня у нас какое?

Никто не знал в точности, что сейчас — конец марта или уже начало апреля. В Малом лагере они перестали вести счет дням. Но они знали — с одиннадцатого марта уже сколько-то времени прошло.

— Дайте-ка мне взглянуть скорей, — почти крикнул пятьсот девятый.

Невзирая на боль, он переполз в тот угол, где, прикрывшись одеялом, держали зажженную спичку. Лебенталь посторонился. Пятьсот девятый впился глазами в клочок бумаги, прочел. Крохотный огонек гаснущей спички еле-еле освещал уже только заголовок.

— Прикури сигарету, Бергер, скорей!

Бергер упал на колени и успел закурить.

— Чего ты-то сюда приполз? — спросил он пятьсот девятого и сунул ему сигарету в рот. Спичка погасла.

— Дай-ка мне эту бумажку, — попросил пятьсот девятый Лебенталя.

Лебенталь дал. Пятьсот девятый тщательно сложил листок и сунул под рубашку. Теперь он чувствовал его кожей. Только после этого он затянулся.

— На вот, передай дальше.

— Кто там курит? — спросил арестант, давший спички.

— До тебя тоже дойдет. Каждому по затяжке.

— Не хочу я курить, — захныкал Аммерс. — Я сахару хочу.

Пятьсот девятый заполз обратно на свой лежак. Бергер и Лебенталь ему помогли.

— Бергер, — прошептал он, отдышавшись. — Теперь ты веришь?

— Теперь да.

— Я все-таки прав и насчет города, и насчет бомбежки.

— Да.

— И ты веришь, Лео?

— Да.

— Мы выберемся, мы должны…

— Обсудим все это завтра, — сказал Бергер. — А сейчас спи.

Пятьсот девятый откинулся на лежак. У него кружилась голова.

Он решил, что это от сигареты. Маленький красный огонек, бережно прикрываемый ладонями, пошел блуждать по бараку.

— Вот, — приказал Бергер. — Выпей-ка еще сахарной водички.

Пятьсот девятый сделал глоток.

— Остальной сахар поберегите, — прошептал он. — Больше в воду не бросайте. Лучше обменяем на еду. На настоящую еду, это важней.

— У вас там еще есть сигареты, — прокаркал кто-то из темноты. — Давайте их сюда!

— Нету больше, — ответил Бергер.

— Нет есть. У вас точно есть. Выкладывайте!

— Все, что принесли, принесли вот для тех двоих, из карцера.

— Еще чего! Табачок на всех! Выкладывай!

— Берегись, Бергер! — прошептал пятьсот девятый. — Палку возьми! Сигареты мы тоже на еду обменяем. Лео, ты тоже следи!

— Слежу-слежу, не бойся.

Ветераны сбились в кружок. Вокруг уже слышались топот сбегающихся арестантов, ругань, проклятия, крики, удары, падения. На нарах тоже начиналась возня и шевеление.

Бергер выждал секунду. Потом набрал побольше воздуха и гаркнул:

— Атас! СС идет!

Шуршание, топот ног, тычки, стоны — и все стихло.

— Зря мы курить начали, — сказал Лебенталь.

— Это уж точно. Остальные сигареты хоть успели припрятать?

— Давно.

— И первую надо было сберечь. Но ради такого случая…

Пятьсот девятый вдруг разом обессилел.

— Бухер, — позвал он напоследок. — Ты тоже слышал, да?

— Да.

Пятьсот девятый чувствовал, как легкое поначалу головокружение становится все сильней. «Уже за Рейном», — думал он, все еще ощущая в легких пьянящий дым сигареты. Это вроде уже с ним было, совсем недавно — но когда? Дым, жадно проникающий в легкие, мучительный и неодолимо прекрасный. Ну конечно, Нойбауэр, дым его сигары, когда он, пятьсот девятый, лежал на мокром бетонном полу. Совсем недавно — а кажется, что несусветно давно, хотя на секунду страх все же передернул душу, но потом растаял, растворился в дыму, но это уже другой дым — дым горящего города, который так легко проникает сквозь колючую проволоку, дым над городом, дым над Рейном; внезапно ему показалось, что он лежит на туманном лугу, а луг под ним кренится, кренится, но мягко так, уютно, а он проваливается в блаженную темноту, проваливается, но впервые без страха.

VIII