Исландские пряди

— Потому что он в то время был в походе со своими людьми[536], а мы потом позабыли поставить вас об этом в известность.

Олав конунг сказал, обращаясь к Эйндриди:

— Неужто тебе не доводилось слышать, что я наказал кое-кого из тех, кто не пожелал подчиниться мне и принять крещение?

— Как же, слыхал, — говорит Эйндриди, — но я не страшусь того, что вы можете поступить со мной сурово. Скажу вам напрямик: я не стану служить ни одному хёвдингу по принуждению и скорее соглашусь принять смерть, чем терпеть притеснения от кого бы то ни было. И знайте, — сказал он еще, — хотя вы и привели сюда немало своих людей, мне также найдется на кого опереться здесь в округе, так что меня не заставить склониться перед силой. Однако я готов поддерживать вас, чем смогу, и вы никогда не встретите с моей стороны обмана, если только не станете чинить мне препятствий и позволите и впредь придерживаться того обычая, которому я следовал до сих пор.

Конунг сказал:

— Из твоих слов видно, что ты не боишься говорить откровенно и у тебя хватает ума, чтобы доискиваться до правды, но сейчас, если тебе так хочется, мы не будем больше продолжать этот разговор. Поговорим-ка лучше вот о чем: слыхал я, и, сдается мне, так оно и есть, что ты скорее всего человек весьма искусный. Как ты сам считаешь, есть ли что-нибудь такое, в чем тебе удалось превзойти других?

Эйндриди говорит:

— Государь, скор будет мой ответ: никакими искусствами я не владею. Я ведь человек молодой, только что вышел из детского возраста. Совсем недавно я потерял отца и с той поры присматриваю за хозяйством и пекусь о своих людях. Покуда жив был мой отец, а сам я был мал, он так меня любил, что во всем мне потакал. Поэтому до того, как я лишился отца, я вел такую же жизнь, как другие дети, и, пользуясь любовью отца и родичей, не проявлял склонности к ученью, но вместо этого с большей охотой предавался радостям и не знал забот.

Конунг сказал:

— Ты можешь без опаски говорить со мной начистоту, и будь уверен: твои умения не вызовут у меня зависти. Напротив, скорее следует ожидать, что, если ты откроешься мне, тот, кто даровал тебе эти способности, позаботится о том, чтобы они пошли тебе на пользу.

— Ну что ж, если вы так настаиваете, — говорит Эйндриди, — и все-таки мне не пришло бы в голову считать, что я овладел этим искусством, ведь я всего-то и делал, что следил, как другие малолетние мальчишки забавляются плаваньем[537].

Конунг сказал:

— Хорошо, что ты остерегаешься самохвальства и притворства, однако твоя правда: большинство игр таково, что прежде, чем самому обучиться им, требуется хорошенько к ним приглядеться. Не назовешь ли ты еще чего-нибудь?

— Видно, мне не избежать ваших насмешек, — говорит Эйндриди, — пока я не отвечу и на все прочие ваши вопросы. Приходилось мне также браться за лук, когда другие мальчики попадали прямиком в цель, но стрелять я так и не научился.

— Вполне возможно, — сказал конунг, — что поначалу ты и стрелял мимо цели. А теперь назови-ка свое третье искусство.

Эйндриди сказал:

— Слишком уж вольно, государь, понимаете вы мои слова, так что нелегко мне проплыть между рифом и буруном[538]. Негоже мне отвечать вам молчанием, вы же, что бы я ни сказал, толкуете мои речи как вам заблагорассудится, а иногда и совсем иначе, чем я имел в виду, когда говорил. Хотя мне ребенком и доводилось играть кинжалами, не стал бы я причислять это к своим умениям — уж больно неловко это у меня выходило.

— Быть может, — говорит конунг, — тебе и не удавалось проявить ловкость в этой игре, пока ты не приобрел сноровку. А теперь можешь идти, на сегодня ты свободен, и ты нас хорошо позабавил.

После этого Эйндриди вышел из шатра и отправился к своим людям.

Состязания

На следующий день, после того как конунг сидел и пировал некоторое время, он призвал к себе Эйндриди и спросил его:

— Ну так как, не захотелось ли тебе по доброй воле креститься и принять правую веру?

Эйндриди отвечает:

— Не такой я никчемный человек, чтобы вчера иметь на уме одно, а сегодня — совсем другое.

— Думаю, нам с тобой следует заключить соглашение, — сказал конунг. — Я выставлю против тебя кого-нибудь из моих людей, чтобы вы с ним вступили в состязание[539], и, если он одолеет тебя в тех искусствах, которые ты вчера называл, ты должен будешь поверить в истинного Бога, Господа Иисуса Христа, а если ты одержишь верх, то впредь будешь избавлен от моих домогательств и сможешь держаться той веры, какой захочешь.

— Я вовсе не утверждал, что владею какими-то там искусствами, — сказал Эйндриди, — да и в самом деле ничего не умею. Однако государево слово дорогого стоит, а потому вам решать, чему между нами быть, если только вы не намерены злоупотребить своей властью. Что до меня, то я своему слову не изменю. Но кто же тот человек, которого вы решили выставить против меня?

Конунг отвечает: