Исландские пряди

— По-моему, никто не подходит для этого больше меня самого. Полагаю, мне лучше всех известно, что ты за человек, и кроме того, я не сочту для себя зазорным, если ты меня одолеешь. Но только твоя победа будет много большей, если верх в нашем единоборстве одержу я, поскольку на кон поставлено то, о чем я тебе сказал.

Эйндриди говорит:

— Даже будь я во всем искуснее других, — а умею-то я совсем немногое, да и это кое-как, — мало мне было бы проку от моих умений в состязании с вами.

— Раз так, что толку нам с тобой состязаться? — говорит конунг. — Можешь сразу признать себя побежденным.

— Это выход, — говорит Эйндриди, — но все же я бы прежде поглядел, как хорошо вы плаваете.

После этого они пошли на берег[540], а с ними все их люди. Конунг и Эйндриди разделись и поплыли прочь от берега. Они долго мерились силами, по очереди пытаясь потопить друг друга, и в конце концов исчезли под водой так надолго, что все уже почти потеряли надежду увидеть, как они всплывут на поверхность. Наконец Олав конунг вынырнул и поплыл к берегу. Он вышел на сушу и улегся отдохнуть, однако одеваться не стал. Никто не ведал, что сталось с Эйндриди, и ни один человек не осмеливался спросить об этом конунга[541]. Только спустя много времени люди заметили Эйндриди. Оказалось, что тот покамест раздобыл себе коня — он восседал на спине большущего тюленя[542]. Эйндриди ухватился обеими руками за его усы и так правил им чуть не до самого берега, а потом отпустил тюленя на волю. Тут конунг вскочил, поплыл к нему навстречу и опять надолго увлек под воду. Когда же они оба вынырнули, то конунг направился было к берегу, но Эйндриди до того обессилел, что не мог больше справляться сам, и тогда конунг, увидев это, подплыл к нему и помог ему выбраться на берег[543]. А когда Эйндриди пришел в себя и они оба были одеты, Олав конунг сказал:

— Ты показал себя искусным пловцом, Эйндриди, но все же следует возблагодарить Бога за то, что из нас двоих не ты одержал верх в этом состязании, потому что все могли видеть, как мне пришлось вытаскивать тебя на берег.

— Можешь расценивать это как тебе угодно, — говорит Эйндриди.

— И все же, почему ты не убил тюленя, — спрашивает конунг, — и не вытащил его на берег?

Эйндриди отвечает:

— Потому что мне не хотелось давать вам повод утверждать, будто он был уже мертв, когда я его нашел.

Минула еще одна ночь.

Олав и Эйндриди состязаются в стрельбе из лука

На следующий день конунг сказал, что они с Эйндриди теперь будут соревноваться в стрельбе из лука.

Эйндриди отвечает:

— Думается мне, государь, что вы слишком прямо истолковали мои слова. Что пользы мне вступать в такое состязание, когда в этом искусстве я преуспел еще меньше, чем в давешнем.

— По мне, так было бы только лучше, — говорит конунг. — Ты все еще можешь отказаться от состязания и признать себя побежденным.

Эйндриди отвечает:

— Это от меня не уйдет. Однако, сдается мне, другим было бы куда как забавно убедиться в том, насколько мне до вас далеко, и самим увидеть, как велика разница между вашим искусством и моими неловкими стараниями угнаться за вами.

Затем они отправились в лес неподалеку от усадьбы. Конунг сбросил плащ. Он установил мишень и отмерил от нее большое расстояние, после чего ему принесли лук и стрелу. Он выстрелил, и стрела попала в край мишени и засела в ней. Выстрел Эйндриди пришелся немного ближе к цели, однако и он не попал в середину. Конунг выстрелил вновь и на этот раз попал в цель, так что стрела вонзилась в самую середину мишени. Люди стали говорить, что это славный выстрел. Эйндриди тоже очень хвалил конунга за меткость и сказал, что не надеется сделать такой же удачный выстрел. Тогда конунг предложил ему отступиться, если он того пожелает, и признать себя побежденным в этом состязании. Эйндриди сказал в ответ, что это еще успеется, но сперва он предпочел бы попробовать свои силы. После этого он выстрелил, и его стрела попала прямиком в насечку для тетивы той стрелы, которую выпустил конунг, когда сделал свой второй выстрел, так что обе стрелы стояли теперь в мишени одна в другой[544].

Конунг сказал:

— Что и говорить, велико твое искусство, и все же его еще предстоит испытать до конца. Пусть приведут того пригожего мальчика, про которого ты давеча сказал, что любишь его больше всех. Теперь он послужит нам вместо мишени, а я распоряжусь, что следует делать.

Это было исполнено. Конунг приказал принести шахматную фигуру и поставить ее мальчику на голову[545].

— Мы оба должны будем попытаться сбить фигуру с головы мальчика, — говорит конунг, — но так, чтобы не причинить ему вреда.

— Вы, конечно, можете поступать как вам заблагорассудится, — сказал Эйндриди, — однако я отомщу, если мальчику будет нанесено увечье[546].