Испытательный срок. Лучшая фантастика – 2025

Вот поэтому-то к нему и прикрепили Семена Слонова, переведенного (а если быть точным, исключенного) из знаменогорской общеобразовательной школы № 1, что на Левобережье, сразу по прибытии того в знаменогорскую школу № 2 – в качестве хронически неуспевающего по математике. Для того чтобы это понять, достаточно было залезть в его электронный дневник. Там же, кстати, было серым по электронной бумаге написано о причинах его «перевода». И если оценки подшефного Мась, давно хакнувший простенькую защиту сервера местного ОНО, просмотрел для того, чтобы понимать, с кем – а главное, с чем – ему придется иметь дело, то в личное дело Слонова Семена Игнатьевича, уроженца ПГТ Знаменогорка, 15 лет от роду, залезать не стал, ограничившись просмотром журналов успеваемости.

Знакомиться Мась предпочитал лично.

Еще он знал, что жизнь – штука сложная и зачастую непредсказуемая. И что людям в ней часто приходится принимать непопулярные решения, о которых они потом сожалеют всю оставшуюся жизнь. Такие решения, какие приняли, например, мама и папа самого Мася, в результате чего он не остался ни с одним из них, а собрал вещи и уехал – молча, без скандала – к деду, в Знаменогорку, в которой не бывал с раннего детства.

Тогда, давным-давно, когда он был совсем еще маленьким, еще была жива бабушка, мамина мама, и Мась до сих пор помнил запах булочек, которые она пекла в русской печи и выставляла студиться на широкий подоконник раскрытого окна. Румяные, сахарные, блестящие от яичного желтка, которым бабушка смазывала их кисточкой из пучка куриных перьев, булочки пахли так восхитительно, так манили к себе, что Мась, которому тогда едва исполнилось шесть и который был тогда еще не Мась, а Максимка, не выдерживал и похищал с большущего фарфорового блюда две булочки, самые красивые и румяные, и прятался с ними под столом. Две – потому что больше в его невеликие ручки не помещалось, а под столом – потому что не было никакой мочи бежать и прятаться куда-то дальше.

Он прижимался спиной к резной деревянной ножке и, зажмурившись от удовольствия, принимался рвать зубами теплый, умопомрачительно вкусный булочковый бок, чувствуя, как на зубах похрустывают кристаллики сахара и как пахнущее ванилью тепло распространяется от языка по всему телу, наполняя его такой неимоверной легкостью, что кажется – подпрыгни сейчас посильнее, толкнись как следует затянутыми в колготки ногами – и полетишь в небо, к самым облакам, к солнцу, туда, где все лето напролет носятся в поднебесье с криками стрижи и ласточки, и там, среди колонн солнечного света, среди воздушных змеев и птиц, так и пролетаешь все лето напролет, не опускаясь больше на землю – ну разве что только для того, чтобы босиком побегать по прохладной траве или как следует окунуться в теплую мелкую речку Знаменку и плюхаться в пахнущей солнцем и пескарями воде, наблюдая за слюдянокрылыми стрекозами и головастиками, похожими на ожившие запятые из телепередачи «АБВГДейка», которую они смотрели с мамой по субботам…

Потом край скатерти, которая, словно занавес, укрывала преступника-булкокрада Максимку от осуждающих взглядов общественности, приподнимался, и пухлая, перепачканная мукой рука, очень похожая на бабушкину, ныряла под стол с зажатым в пальцах стаканом, до краев наполненным холодным, только что из старого холодильника «Бирюса», молоком.

– Так вкуснее! – заговорщицки шептал знакомый, но неузнаваемый из-за пиратских интонаций и сдерживаемого смеха голос, и Максимка, схватив стакан и с наслаждением сделав первый, самый вкусный глоток, становился полностью с обладателем этого голоса согласен.

Так и правда было гораздо вкуснее.

Повзрослевший Мась очень скучал по тем далеким дням.

Дом оставался все тем же приземистым многоквартирным бараком на холме над речкой, в котором дед с бабушкой занимали крайнюю слева трехкомнатную квартиру. В палисаде все так же росли, задевая кронами небо, огромные тополя, которые нисколько не изменились за все годы, что Мась прожил на земле. Все так же стояла посреди квартиры, заходя белеными боками в каждую из комнат и отверзаясь на кухню зевом духовки, русская печь – самая настоящая, дровяная, такая архаичная в наше современное время, но такая надежная и своя. И старая мебель, и вязанные крючком салфетки – все в этом доме оставалось неизменным. Только бабушка улыбалась теперь лишь с фотографии на старинном резном трюмо, но улыбка у нее была все та же, как помнил Мась, и глаза, глядя на внука сквозь годы, светились тем же самым теплом, что и прежде.