Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

Здесь встает по-новому проблема воздействия «исторической среды», поставленная Марксом в начале 80-х годов по отношению к России и как раз в связи с перспективой некапиталистического развития. Сейчас мы ее ставим в плане взаимодействия мировой системы социализма, мирового рабочего, коммунистического движения и прогрессивных революционно-демократических режимов и сил. Естественно, что это главное в проблеме. Но у нее есть и обратная сторона: воздействие процессов внутри «третьего мира» на весь мир. Именно с этой точки зрения следует, мне кажется, посмотреть и на революционную перспективу высокоразвитых буржуазных стран. Один из западных социологов-немарксистов заметил: «Альтернативы в отсталых странах зависят от альтернатив в развитых странах». Надо бы добавить: «и наоборот», – тем паче, если речь идет (у марксистов) о революционной альтернативе.

Нередко постановка этого последнего вопроса страдает какой-то тавтологичностью: перспектива сводится к мирному пути, а необходимость последнего объясняется тем, что современный пролетарий Запада не пойдет на баррикады, потому что ему «есть, что терять». Я не стану сейчас говорить о том, что представление о чисто «баррикадной» революции давным давно изжито марксистами, что и преодоление идеи ее «одноактности» не сегодня началось (хотя, например, переход власти трудно представить себе как нескончаемый процесс: кусочек, еще кусочек, а что будет в это время делать сверхмилитаризованный противник?). Не так прост в этой связи и вопрос о революционном насилии. Да и о «цепях», о которых говорил здесь А.А. Галкин, можно поспорить. «Вместо цепей крепостных люди придумали много иных…». То же и с цепями старого капитализма, вместо которых «люди придумали» не только утонченную систему выжимания пота, но и нечто по внешности противоположное: систему удовлетворения потребностей, убивающую в человеке желания и стимулы, которые выходят за пределы интересов изолированных ячеек общества и человечества (индивидуум, семья, корпорация, только «своя» страна). И этот круг покажется порочным, если мы будем замыкать его лишь на внутренних условиях. В жизни все пестрее, противоречивее. Связь между мировыми событиями и втягиванием пролетарской и народной массы Запада в политическое действие – революционное по содержанию, по объему задач, переходящих от частного к общему, т.е. к вопросу о том, кто решает, – эта связь уже сегодня достаточно ощутима. И так же ощутимо противоречие между ростом роли реформ как момента движения революции и недостаточностью, «тупиковостью» реформистских решений. Но как свести воедино эти эмпирические наблюдения и ввести их в теорию, в нашу концепцию революции? Нет ли тут разрыва, вызванного чрезмерным акцентом на метод революции, рассматриваемый в отрыве от ее нового или обновляемого в существенных отношениях содержания? Если так посмотреть на проблему, то окажется, что противодействие потребительскому идеалу, как и стихийное подчас стремление вырваться из рамок «традиционных интересов» не есть какая-то дополнительная, чисто нравственная сторона дела, посторонняя основному руслу рабочего, коммунистического движения. Нет, она входит в самую сердцевину объективных перемен, у истоков которых мы сейчас находимся. Соглашаясь с тезисом о рационалистической тенденции современного общественного сознания, я добавил бы, что эта тенденция двусторонняя и обе ее стороны – рационально-эгоистическая и рационально-социалистическая – находятся в конфликте, воплощающемся часто в неожиданных и даже пугающих формах. Но последнее – не довод, чтобы отдать, например, предпочтение «тред-юнионистской» стачечной борьбе в США при сравнении ее не только с действиями революционного авангарда, но и с импровизированным поначалу движением сотен и тысяч представителей интеллигентной молодежи, пошедшей «в народ», в негритянскую массу и своим примером способствовавшей освобождению ее от «комплекса покорности», пробуждению той, также весьма стихийной и еще близкой во многом к бунту, негритянской революции, без которой невозможно представить сейчас будущее Америки.