Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

Мне приходилось в другой связи подчеркивать, что история общества как объект теоретического исследования не исчерпывается одним лишь критерием развития (мера «качества»), что она также включает и критерий функционирования (мера «количества»), в котором общество предстает в виде структуры взаимосвязанных и взаимодействующих элементов[582]. Такой «вертикальный срез» общества, предстающий в мышлении как мгновенный, в реальной действительности (в особенности по мере отдаления от наших дней) может включать в себя значительные исторические периоды. Каждому исследователю, занимающемуся ранними эпохами, это легко понять. Приходится «пропускать» иногда столетия, а то и тысячелетия, и не только из-за скудости материала, а ввиду относительной «неизменности» самой истории. Очевидно, что, поскольку речь идет о выявлении структуры такого среза, историк переходит в план формально-логического мышления. Вряд ли это значит, как полагает докладчик, «снятие историзма». Правомернее было бы назвать этот план необходимым, более того, органическим моментом историзма, ибо развитие предполагает устойчивость того, что развивается, «пространственного развертывания времени». Лишение историзма пространственной или, что то же, структурной проекции, будучи доведенным до конца, означало бы лишение его предметности. В конечном счете, только посредством таких моментальных срезов, сопоставленных по координате времени, и может быть постигнут «содержательный», «рефлектирующий», «диалектический» исторический процесс. Но именно поэтому остается лишь пожалеть, что автор доклада не поставил проблему соотношения формально-логического и содержательного моментов в связи с проблемой историзма.

Наконец, внимание привлекла очень плодотворная постановка вопроса об исходной платформе конкретно-исторического исследования, иначе говоря, о логической природе предваряющих такое исследование гипотетических схем и концепций. Если наличие таких схем неизбежно – даже при самом последовательном эмпиризме, – то лучше, разумеется, чтобы их логическая суть была осознана в самом начале движения. В этом докладчик абсолютно прав. Можно также согласиться с ним, когда в качестве первого требования к указанной «исходной платформе» исследования он выдвигает целостное представление об историческом процессе. Другими словами, перед нами требование системного подхода в историческом исследовании. Практически же это означает, с одной стороны, необходимость представить исследуемый объект в виде определенной, конкретной системы, а с другой – соотнести его с более обширной системой, поскольку объект, с которым имеет дело историк, чаще всего является лишь составляющим элементом (подсистемой) общественной структуры в целом. Другими словами, то, что в исследовательской практике предстает как движение от части к целому, в логике оказывается движением в обратном направлении – от целого к части. Однако в самом докладе логика системного анализа даже не выдвинута как проблема исследования, хотя и имеются интересные замечания (естественно, разрозненные и разнохарактерные) относительно отдельных черт этой логики.

Собственно, к ней же ведет и тезис автора о включении в исходную схему исторического исследования критерия будущего, с тем чтобы преодолеть статичность «настоящего», воплощением которого является само мышление исследователя. С этим тезисом можно согласиться, ибо он открывает единственный путь к последовательному историзму, по необходимости включающему критику исследователем своей собственной позиции. Последняя же возможна только с позиции будущего. В терминологии, предложенной нами, ее можно определить как трансформационную структуру, т.е. как структуру данного, рассмотренную с точки зрения его будущего. Это проекция, осуществляемая в направлении, противоположном структуре генетической. Лишь с первого взгляда позиция будущего для критики настоящего как бы противоречит логике исторического или, что то же, генетического исследования. Но истинная, объективная ценность исторического исследования определяется мерой его жизненности, а жизнь всегда обращена в будущее. Историк поистине не имеет иной «критической» позиции, кроме позиции будущего.

Однако в этом пункте начинается и мое несогласие с докладчиком. Во всяком случае, здесь требуются уточнения. А.С. Арсеньев не замечает, что пример «целевой детерминации», воплощенный в анализе Марксом капитализма, не вполне поучителен для историка, так как исследование Маркса, хотя и включает исторический аспект, не является собственно историческим, ибо историку приходится учитывать не одно настоящее время, а целых два настоящих времени, равно как и не одно будущее, а два будущих времени. Иными словами, оба названных вида детерминации при анализе исторического прошлого – причинная и целевая – намного сложнее, чем это представляется при чересчур общем подходе.